Волчья стая - Бушков Александр

– А что делать? – Эмиль достал топор из-под сиденья. – В конце-то концов, не Шантара, да и порогов нет, как-нибудь переплывем…

Оглядевшись, он подошел к тонкой высокой сосенке и взялся за работу. Ника отправилась осматривать плоты. Одному Вадиму не нашлось полезного занятия – бесполезного, впрочем, тоже. А потому хватило времени прокачать ситуацию.

Не будут они тянуть до бесконечности. Либо прямо здесь, либо в Шкарытово э т о и произойдет. У них потом будет время, чтобы продумать убедительные показания. Так что – ушки на макушке…

Закончив работу, Эмиль подошел к самой воде, размахнулся как следует и швырнул помповушку подальше. Ружье плюхнулось в воду, подняв сноп брызг. Эмиль еще долго ходил потом у берега, забредая в воду по колени, тыкая в нее шестом. Обернулся:

– Заводи машину и подъезжай во-он туда…

Вадим на первой передаче подвел «газель» к воде, побыстрее выскочил, держась так, чтобы Эмиль не смог ненароком зайти за спину – и к тому же не заметил умышленности этого маневра.

– Раз-два, взяли!

Все трое навалились на железный кузов, упираясь обеими руками, скользя на влажном песке, принялись толкать несчастную машину в реку. Дело помаленьку продвигалось. Справа вдруг раздался предостерегающий вскрик Эмиля, он отпрыгнул, отшвырнув за ворот Нику. Вадим едва успел отскочить – кузов вздыбился, едва не вмазав ему по челюсти нижним краем, еще секунда, еще сантиметр, и поминай, как звали…

Машина ухнула в реку, подняв широкие веера прохладных брызг, забулькали огромные пузыри, вырываясь из кабины, и «газель» в несколько секунд исчезла с глаз, оставив широкий, разбегавшийся все дальше полукруг. Вадим ощутил слабую дрожь в коленках – еще секунда, и выломало бы челюсть к чертовой матери. Эмилю не было нужды подстраивать несчастный случай – как тут его подстроишь? – он, надо полагать, положился на ход событий. И едва не выиграл. Мимолетное разочарование на роже имело место…

От перенапряжения показалось даже, что поблизости звучит веселая музыка. Вадим тряхнул головой, отгоняя наваждение, пошел следом за ними к плоту, возле которого на берегу лежали три высоких шеста – молодые сосенки с неровно обрубленными сучьями. Эмиль принес еще парочку вовсе уж молодых, в рост человека, сосенок с густыми кронами. Пояснил:

– Весла из них хреновые, но лучше, чем ничего. Если…

Музыка не исчезла, наоборот, становилась громче, отчетливее, раскатистее. Боясь за собственный рассудок, Вадим едва не зажал уши руками – и тут увидел, что его спутники растерянно вертят головами, глядя на реку. Понял, что музыка вовсе не примерещилась – она е с т ь!

Она существует в реальности, она приближается слева, против течения!

– На плот! – прямо-таки заорал Эмиль, глядя в ту сторону.

И одним ударом топора перерубил пополам толстый кол. Плот из трех звеньев, на котором вольготно разместилось бы человек с полсотни, показалось, стартовал, как ракета. Полоса воды меж ним и покинутым берегом ширилась с удивительной быстротой.

Эмиль, вогнав шест в воду почти на всю длину, рычал что-то неразборчивое, но Вадим и так старался, как мог, неуклюже тыкая своим шестом в дно, рядом, азартно сгибаясь и распрямляясь, трудилась Ника. В результате их усилий плот помаленьку несло к середине… К теплоходу.

Он выплыл из-за прикрытого сопками изгиба реки, шел словно бы прямо на них ошеломляющим белоснежным видением, и был уже достаточно близко, чтобы прочесть название: «Федор Достоевский». Прекрасно знакомый белый пароход, на борту которого они раз десять оттягивались на всю катушку, еще один атрибут сладкой жизни богатеньких шантарских буратин, хозяев жизни, белых людей, новых русских… Вадиму даже показалось, что он встал на пороге собственной квартиры – настолько знаком и близок был красавец «Достоевский».

На палубах стояло множество ярко одетых людей, динамики безмятежно орали:

А я – бамбук, пустой бамбук!

Я – московский пустой бамбук!

Даже этот идиотский шлягер казался сейчас верхом совершенства. Горячая любовь к миру, человечеству, всему окружающему захлестывала горячей волной, имевшей некое родство с оргазмом. Они вдруг оказались д о м а! Там, на палубе, стояли такие же, свои, классово близкие…

На теплоходе послышались резкие металлические удары колокола, он ощутимо замедлял ход. Плот звонко стукнулся крайними бревнами о белоснежный борт «Достоевского». Опасно перевешиваясь через ажурные белые перила, троицу странников разглядывали ярко и богато одетые люди, на них нацелилось несколько видеокамер, и Вадим, расплывшись в блаженной улыбке, сначала удивился, почему не понимает ни слова из обрывков оживленных разговоров, но тут же догадался: да это же сплошь иностранцы, конечно, «Федьку» в который раз подрядили возить по экзотическим местам млевший от сибирских красот импортный люд.