Я – инквизитор - Мазин Александр

Черная вода, стекавшая с Ласковина, ввинчивалась в водосток с добродушным ворчанием. Если не считать исцарапанных рук и красных полос на животе, оставленных кошачьими когтями, Андрей не пострадал. Правда, внизу живота противно ныло, а тело по-прежнему оставалось вялым, как манная каша, но, к счастью или к сожалению, вся кровь, которой были забрызганы постель, ковер и их тела, была кровью Антонины.

«Как много крови в одном человеке!» – сказал ученый раб в одном фильме. Когда ему продырявили живот. Если бы грязь внутри смывалась так же легко, как снаружи!

Андрей вытерся самым маленьким из трех полотенец и, выйдя, начал одеваться. Телефон (здесь все-таки был телефон) зазвонил, когда Ласковин натягивал брюки. Звонил долго, не меньше двух минут.

«Зимой я почти всегда дома»,– вспомнил Андрей.

Он сел на край кровати.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго…»

Господи! Как он сразу не вспомнил?

Ласковин бросился к телефону.

– Андрей? – раздался в трубке знакомый бас раньше, чем Ласковин назвал себя.– Ты где?

– Во Всеволожске! Мне нужна…

– Будь там. Жди. Я еду!

– Но у меня тут…

– Потом! – оборвал отец Егорий.– Молись! – И бросил трубку.

Звонок в дверь раздался как-то слишком быстро. Не прошло и сорока минут. Андрей бросился в коридор… и застыл, не решаясь открыть. Глазка в двери не было. Звонок повторился. Настойчивый, требовательный.

– Андрей! – загремел снаружи голос Потмакова. Ласковин поспешно отворил. За спиной отца Егория маячила крепкая фигура Сарычева.

– Ага,– сказал Петя.– Жив-здоров!

– Подожди в машине! – не оборачиваясь, велел отец Егорий.

Раздевшись, он направился прямо в спальню. Ласковин шел следом. Нужно было что-то сказать, он понимал, но что?

– Прости, Боже, прегрешения наша! – прошептал отец Егорий, останавливаясь в дверях и перекрестившись. Затем двинулся к лежащей на полу женщине, приподнял край одеяла, снова накрыл ее и обратил потемневшие глаза к Ласковину.

– Я виноват,– произнес Андрей

– Где твой крест? – жестко спросил иеромонах. Ласковин тронул шею… Креста не было.

– Должно быть… она сняла его,– пробормотал он. Отец Егорий сунул руку под ворот, вытащил свой нательный крест, серебряный, на цепочке, надел на Андрея и завязал узлом на уровне его ключиц. Теперь снять крест можно было, только разорвав цепочку или развязав узел.

– Да,– сказал Потмаков, опускаясь на стул.– Ты виноват. Сядь! – Он ткнул пальцем на ковер у своих ног.– Сядь и рассказывай!

Каждая подробность того, что произошло вчера вечером, с потрясающей четкостью была зафиксирована памятью Ласковина. О, Андрей много дал бы, чтобы забыть. Но он помнил – и шаг за шагом выкладывал отцу Егорию, не упуская ни одной детали, ни одного побуждения. И по мере того как говорил, Ласковин словно отстранялся от происшедшего. Он переставал чувствовать себя преступником. И описывал события, как описал бы Зимородинскому проигранное кумитэ: акцентируя на собственных ошибках, чтобы не повторить их в следующем бою. Только один эпизод он описал лишь в общем: видение. Андрей сделал это потому, что слова «двойника» о «псе» могли, как ему казалось, задеть отца Егория. Потмаков не придал этой обобщенности значения: иллюзия есть иллюзия. И так сказано было слишком много. Игорь Саввич ощущал, что за чудовищными поступками Андрея стоит нечто большее, чем происки доморощенной ведьмы и подверженность Ласковина греху. Но аналитический ум пасовал, а интуицией ухватить истину не удавалось.

Отец Егорий поднялся, хрустнув коленями.

– Где кот? – спросил он.

Ласковин огляделся и сразу же обнаружил лежащий на ковре черный кинжал. Кота не было.

– Не трогай, я сам! – сказал отец Егорий, когда Андрей потянулся к оружию,

Кинжал «пах» злом. Он «провонял» им настолько, что отец Егорий, взявши, едва не отшвырнул его подальше. Но сумел перебороть себя. Черный клинок был испещрен угловатой клинописью и покрыт ржавыми разводами.

«Нужно его в огонь»,– почему-то подумалось Потмакову.

– Газ зажги! – распорядился он.

Длинный клинок занял целые две конфорки плиты. Прошло минуты три, но облизываемый голубым пламенем металл оставался таким же черным. И никак не окрашивал самого огня. Потмакову показалось, что он так же холоден на ощупь, как и раньше. Но пробовать отец Егорий не стал. Только с мрачным удовлетворением смотрел на орудие сатаны. Он знал, что поступает правильно. И чувствовал от этого воодушевление. Он – тоже орудие.