Петля для губернатора - Воронин Андрей

Услышав в трубке голос Ковровой, он украдкой перевел дыхание. Облегчение было настолько сильным, что он даже не сразу вник в то, что пыталась втолковать ему Нина Константиновна.

– Погоди, – отдуваясь, попросил он. – Погоди, Нина. Повтори, пожалуйста, все с самого начала. Я как-то… В общем, повтори.

– Ты что, еще не проснулся? – Голос у Ковровой был совсем усталый, и Бородич испытал нечто вроде угрызений совести: пока он валялся в кровати, Коврова, похоже, работала как проклятая, кнутом и пряником заставляя расфуфыренных дур из бухгалтерии работать в небывалом для них экстренном режиме.

– Извини, – сказал он, решив не вдаваться в подробности своего самочувствия. – Уже проснулся и весь внимание.

– Тогда слушай. Все дело действительно в этом чертовом австралийском проекте. Мы перепроверили три раза, но все равно получается, что смета завышена почти вдвое. Ты понял? Вдвое!

– Но это же… – Бородич задохнулся, на время забыв даже о дочери. – Это же черт знает какие деньги! Это же миллионы! Как такое могло произойти?

– Бухгалтерия разводит руками. Копии калькуляций почему-то исчезли – кстати, как тебе нравится это “почему-то”? – но местные дамы клянутся, что отлично помнят и проект, и калькуляцию, и что тогда, когда они подсчитывали все в первый раз, все совпадало с точностью до цента. У меня только одно предположение: проект подменили, причем уже после того, как была составлена и утверждена смета.

– Чепуха какая-то, – пробормотал Иван Алексеевич, точно зная, что это никакая не чепуха. Внутри него темной непрозрачной волной начала подниматься ледяная ярость, от которой ступни сделались холодными, а щеки онемели, как после стакана водки. Коврова промолчала, и он отлично разобрал прозвучавший в этом молчании холодный упрек. – Ну, извини, – сказал он примирительно. – Это я так, от неожиданности. Вот же стервец, крапивное семя, кукушкино яйцо… В прокуратуру мерзавца, пусть его там поучат уму-разуму…

– Пусть сначала вернет деньги, – холодно сказала Коврова. – Существует только один способ заставить его сделать это: найти настоящий проект. Иначе начнется обычная история: Иван кивает на Петра, а Петр кивает на Ивана.

– Да где ж его теперь найдешь? – растерянно спросил Бородич.

– Я думаю, что один-два экземпляра сохранились у приятелей твоего дорогого зятя, – решительно и жестко, совсем по-мужски сказала Коврова. – Надо немедленно ехать туда и брать их тепленькими, прямо с постели, пока они не успели очухаться и сообразить, что происходит. Только не вздумай брать свою охрану. Это люди Губанова, и неизвестно, как они себя поведут, когда поймут, откуда ветер дует. Через час я за тобой заеду. Вот только перекушу, возьму с собой пару сержантов в форме, и сразу же заеду. Собирайся, Иван Алексеевич. Кстати, Ирину, наверное, все-таки придется оттуда забрать.

– Непременно, – сказал губернатор. – Я тут извелся весь…

Он хотел еще что-то сказать, но Коврова уже повесила трубку. Иван Алексеевич откинул одеяло и спустил ноги на прохладный пол. Нужно было одеваться и ехать вершить суд и расправу, но им внезапно овладела холодная апатия: а какой, собственно, во всем этом смысл? Вся жизнь – непрестанное тупое копошение, подобное кишению червей в навозной куче. А итог всегда один и тот же – одиночество, пустота, холод, смерть, забвение. “Полустершиеся даты на гранитном изголовье да чугунная оградка – в лучшем случае, заметь, – да слабеющая память, раньше бывшая любовью – это вот, в конечном счете, все, что будешь ты иметь”, – вслух процитировал Иван Алексеевич и встал. Цитата принадлежала ему. В последнее время он вспомнил грехи молодости и снова принялся пописывать, лелея нескромную мечту через год-другой издать сборничек. Почему бы и нет? Другим-то можно” Его мечты несколько омрачались тем обстоятельством, что напечататься нынче мог любой, были бы деньги, а значит, объективной оценки своих творений он не получит. “И не надо, – подумал Иван Алексеевич, натягивая брюки. – Ну ее в болото, эту объективную оценку. Накидают банок, отделают так, что мать родная не узнает, вот и вся их объективная оценка. Да и бывает ли она вообще, эта объективность? В математике, например, бывает, в суде изредка встречается, а литература, искусство всякое, дрыгоножество и рукомашество – ну, какая, к дьяволу, тут может быть объективность? Мне нравится, а иного с души воротит, и наоборот. Вот тебе и вся объективность”.