Второе восстание Спартака - Вышенков Евгений

Хотя почему – никак? Имелся, имелся один выход... По крайней мере избавить ее от мучений.

И на рассвете, когда Влада забылась тяжелым сном у него на плече, он достал пистолет.

На секунду лишь замешкался – когда заметил, только сейчас заметил, что Влада беременна. Мозг опалила мысль: это мой ребенок! И тут же – как ушат воды: не может быть. Сколько времени прошло... И тогда он мимолетно коснулся губами ее лба, приставил ствол и...

Его обвинили в несдержанности к врагам народа, разжаловали и сослали в кумовья при этом захудалом лагере. А он и не отрицал версию следствия, покорно принял новое назначение.

Так что правду теперь уже никто никогда не узнает.

Глава шестая

Разборки

Спартак возвращался в барак, думая о превратностях судьбы. Прав был Комсомолец: от этой странной, невероятной по всем законам встречи явственно попахивало мистикой. Интересно, что Судьба имела в виду, в очередной раз сведя эту троицу, теперь в одном лагере?..

После разговора с Кумом настроение Котляревского малость улучшилось. Словно вдохнули в него что-то, от чего хотелось... ну, не петь, конечно, однако мир перестал быть исключительно черных тонов. Но когда показался фонарь над крыльцом его барака, Спартак вдруг вспомнил о Мойке, и радужный настрой мигом исчез. «Вот ведь погань-то какая. Этот в покое не оставит. Черт, надо было с Комсомольцем посоветоваться...» На мгновение мелькнула мысль вернуться. Наплести что-нибудь сопровождавшему его сержанту и пойти обратно в административный корпус, рассказать Комсомольцу о конфликте с обнаглевшим вором, но он одернул себя. Еще не хватало жаловаться. Сами разберемся. Да и Комсомольцу после таких откровений сейчас не до него... Интересно только, почему Марсель носа не кажет. Или Мойка – человек Марселя? Подосланный, дабы испытать Спартака на прочность... Да нет, ерунда.

В бараке Спартак скинул телогрейку, двинулся к своим нарам. И тут же раздался громкий голос Мойки – тот сидел на своем обычном месте:

– А мы уж тут волноваться стали, не случилось ли чего? Все нету тебя и нету...

Спартак ничего не сказал, а Мойка продолжал, явно заводя себя:

– А не рано ли ты, корешок, с кумовьями чаевничать принялся? Интересный ты тип, я погляжу... и знакомства у тебя оч-ченно интересные... Вот ты и показал себя, стукач особистский, Марселев дружок!

И тут в Спартаке словно плотину прорвало – вся копившаяся в душе чернота вдруг вспухла пенной грязной волной и захлестнула мозг, застила глаза.

Потом ему рассказывали, как он не то с криком, не то с рычанием перелетел через нары, вытянув руки в сторону белеющей шеи Мойки.

Не долетел, конечно. Шестерки вора были начеку (судьба блатная такая: всегда быть наготове), сбили Спартака в полете, как самолет, повалили на пол.

На полу Котляревский тут же пришел в себя и мгновенно, на автомате, еще не соображая, что происходит, увернулся от летящей ему в пах чьей-то ноги, ногу эту перехватил, вывернул – и блатной боец шмякнулся всеми костями о нары.

Собственно, ничего больше он сделать не успел, их было больше, и они умели драться куда лучше Спартака. Последовал удар по почкам, почти одновременно – удар в голову, еще и еще, и в глазах опять потемнело... Так бы и кончили бесславно Спартака Котляревского на холодном полу барака, если б не «политические» и бывшие фронтовики. С воплем «Бей уродов!» те ринулись на защиту Спартака... Ну, будем откровенны: не столько на защиту товарища по несчастью рванулись все, кто не принадлежал к ордену блатных, сколько в бой против других, тех, кто живет по другим, насквозь непонятным законам и зубами готов рвать за власть. Свалка началась – будьте-нате, дрались все, смачные звуки ударов заглушали крики: «Кровью умойтесь, падлы!», «Кишки выпущу!», мелькнули ложки-заточки, показалась кровь...

Спартак этого не видел. Он полулежал, баюкая ушибленную голову, и силился сфокусировать зрение.

Неизвестно, чем закончилась бы эта свалка, в которой явного перевеса не было ни на стороне блатных, ни на стороне Спартака со товарищи (опыт подобных или похожих схваток имелся у всех в избытке, и уж тем более у фронтовиков, да и копившаяся злость прибавляла правой стороне сил), если б внезапно со стороны двери не раздался перекрывший звуки битвы властный окрик:

– А ну, все ша, быстро!

Обернувшись и утерев кровь с разбитой губы – хоть зубы целы, и на том спасибо, – Спартак увидел, что в дело вмешалась третья сила, которая разом изменила расстановку сил. И это сила была отнюдь не вертухаевская.