Возвращение с того света - Воронин Андрей

Дом, в отличие от ереси, которую с пеной у рта нес Иннокентий Владленович, Андрея впечатлял. Внутри он оказался еще больше, чем снаружи, за счет огромного подвала, в котором, собственно, и размещался зал для молитвенных собраний. Наверху же было по-настоящему интересно: классы, в которых неофиты постигали азы религиозных таинств, внезапно сменялись душевыми и спортивными залами, маленькими, но прекрасно оборудованными. Дом вообще был оборудован по последнему слову техники. Здесь было полно аппаратуры, дорогих книг и, как ни странно, хорошей еды. Все говорило о немалой финансовой мощи, стоявшей за Волковым. На заданный с невинным видом вопрос, откуда у церкви столько денег, Ступинский небрежно и как-то мимоходом ответил, что члены секты любят и понимают Вселенную как единое живое существо, наделенное разумом и душой, и Вселенная отвечает любовью на любовь. Ответ показался Андрею уклончивым и неполным. Было совершенно неясно, в каких именно формах проявляется любовь мироздания к крапивинским сектантам и по каким каналам она, эта любовь, поступает в Крапивино, не ошибаясь при этом адресом. Но было без очков видно, что Ступинский сам всего этого не знает, да и не интересуется подобными житейскими мелочами, целиком уйдя в вопросы совершенствования мира и собственной души путем стояния на коленях, хорового пения и прочих телодвижений. Вся эта роскошь на фоне микроскопического поселка, в котором было две школы и дышащий на ладан молокозавод, выглядела почти шокирующе и первым делом наводила на мысль о богатых спонсорах, скорее всего зарубежных, как это чаще всего бывает в последнее время с сектами всех мастей. Оставалось только аккуратно разузнать, кто они, эти спонсоры: во-первых, потому, что это было интересно, а во-вторых, потому, что Андрей, собирая материал для статьи, всегда действовал обстоятельно и старался не оставлять у себя в тылу белых пятен. Была в начале его журналистской карьеры парочка неприятных случаев, связанных именно с белыми пятнами. Очень, между прочим, неловко получилось…

Вечером Андрей в качестве неофита присутствовал на общем молитвенном собрании, и тут он, человек с университетским образованием и большой скептик по натуре, испугался по-настоящему.

Иррациональная нервозность, не оставлявшая его на протяжении всего дня, теперь превратилась в очень неприятную уверенность, что все эти люди, на первый взгляд такие разные, совершенно непохожие друг на друга, на самом деле идентичны, как близнецы, страшненькие близнецы, близнецы-зомби.

Александр Волков в самом деле оказался личностью незаурядной. Огромный, почти двухметрового (а может быть, и не почти) роста, сплошь заросший спутанный черным волосом, кряжистый и мускулистый, одетый только в белоснежную набедренную повязку, он возвышался на помосте, смонтированном в передней части зала, и рыкающим дьяконским басом читал пересыпанную непонятными словами проповедь о сыновьях Зла, терзающих многострадальное тело планеты и упивающихся собственной ложью, как вампир упивается кровью жертвы. В проповеди четко прослушивался какой-то непонятный, но чарующий, гипнотический ритм, и вскоре Андрей заметил, что почти все присутствующие мерно раскачиваются в этом ритме. Глаза у многих при этом были закрыты, а рты, наоборот, полуоткрыты – зрелище, мягко говоря, малоэстетичное. Впрочем, он довольно быстро перестал обращать внимание на окружающих, сам попав во власть этого наваждения. Видел он теперь только темную фигуру в белоснежной набедренной повязке, даже не всю фигуру целиком, а только глаза, кажущиеся неестественно огромными, пылающие, пронзающие насквозь, как два адски холодных стальных прута. Слова утратили смысл, превратившись в монотонную песню, которая, казалось, минуя уши, вливалась прямиком в мозг, в душу или что там от нее осталось у современного человека… Это была струя ненависти, чистой, как родниковая вода, и такой же ледяной и животворной.

Он хотел убивать сынов Зла, и просил лишь об одном – чтобы ему назвали их имена. Это был путь к спасению, именно это, а не лживые проповеди разжиревших попов, и это был совсем не сложный путь.

Он немного пришел в себя только тогда, когда какой-то юнец с физиономией отличника вскарабкался на помост и начал, раздирая на себе одежду и захлебываясь истерическими рыданиями, выкрикивать что-то на совершенно непонятном языке.

Такое Андрей уже видел. Пятидесятники, к примеру, называли это иноязычием и считали, что в подобных случаях устами избранных говорит Святой Дух. Правда, пятидесятники при этом не рвали на себе одежду, но, решил Андрей, тут все зависит от темперамента. И потом, кто бы ни говорил сейчас с народом устами этого мальчишки, святости в привычном понимании этого слова в нем было маловато. Скорее это смахивало на одержимость бесом.