Волчий зарок - Серегин Михаил Георгиевич

Елена величественно повернулась и, плавно качая бедрами, пошла к выходу из комнаты. Каширин смотрел ей вслед. В такие моменты жена очень сильно напоминала ему Таню Коробкову, в которую они вместе с Вовкой Полуниным были влюблены бог знает сколько веков назад!

«Танька, Вовка, Ритка. Как все это было давно, – подумал Каширин, снова наполняясь тоской. – Словно и не было вас вовсе. Словно всегда было это серое море, промозглый дождик и Акрополь...»

Неожиданно для самого себя Алексей сдернул с мольберта недописанный холст. Он небрежно бросил его к стене и, взяв из большой стопки чистый, укрепил его на освободившееся место. Каширин начал писать. То, что вспомнилось так нежданно: яркое осеннее солнце, подернутый багрянцем клен и маленький тарасовский дворик, где на одной из скамеек встречались по вечерам четверо друзей – Вовка Полунин, Ритка Слатковская, Танька Коробкова и он, Лешка Каширин. Где они сейчас все?

После окончания школы Алексей уехал из Тарасова в Москву поступать в институт культуры. Тогда полный амбициозных планов молодой художник отправился покорять столицу, а вместе с ней и весь мир. И почти сразу потерял связь с прежними друзьями. Полунина посадили из-за дурацкой истории, Слатковская вышла замуж, а с Танькой они некоторое время переписывались. Пока не поняли – ни Каширину, ни Коробковой эти письма не были нужны.

«Где вы теперь? Что с вами?» – снова с непонятной тоской подумал о прежних друзьях Алексей, стараясь воссоздать по памяти на холсте ту самую изрезанную ножиками грязно-зеленую скамейку, где они встречались по вечерам.

С момента их последней встречи прошло уже почти пятнадцать лет. Многое изменилось вокруг. Изменился мир, изменились и люди, живущие в нем. Тогда Каширин и представить себе не мог, что уедет из страны, женившись на женщине старше себя. Пятиюродной внучке князя Юсупова, оставившего Россию в семнадцатом году.

Не думал тогда Каширин и о том, что согласится быть на содержании у внучки белоэмигранта. Не думал, что будет готов на все, лишь бы уехать с Родины, чтобы попробовать научиться жить по-человечески!

Однако и здесь, в Греции, Алексею не удавалось обрести душевное равновесие. Восхищение от первых впечатлений общения с новой для него страной и народом постепенно сошло на нет. Каширин все чаще и чаще начинал вспоминать тот самый тарасовский дворик. Грезились ему и оставленные, но не забытые друзья и даже та клетушка в общежитии в Москве, из которой его выселили, едва Алексей закончил институт.

Каширин отступил на шаг от полотна и внимательно всмотрелся в наполовину написанный уголок двора своего детства. Скамейка, расположенная почти в центре картины, притягивала к себе взгляд, словно магнитом. Алексей не мог оторвать от нее глаз. Он как будто в одно мгновение перенесся в свое детство. И Каширину на миг показалось даже, что сейчас к этой скамейке подойдет Танька и аккуратно сядет на уголок... Но видение тарасовского дворика померкло так же неожиданно, как и появилось.

Вместо него перед глазами Каширина встал Акрополь, венчающий вершину холма. Алексей бросился к холсту. И через мгновение стена старенького двухэтажного кирпичного дома на заднем плане картины превратилась в одну из колонн величественного творения древнегреческих архитекторов. Вторая половина залитого солнцем клена преобразовалась в укрытый тенью кипарис. А над скамейкой нависла полуразрушенная статуя Афины Паллады.

Прошлое и настоящее переплелись на холсте в единое целое. Солнечный погожий осенний денек превратился в укутанные дождем зимние сумерки Эллады. И Каширин торопливо наносил на холст один мазок за другим, словно стараясь раз и навсегда стереть из памяти бередящие душу воспоминания. Прошлого не вернуть и тосковать по нему глупо и наивно.

Алексей снова отступил и внимательно посмотрел на свое творение. Чего-то на холсте не хватало. Какой-то важной детали, которая завершила бы переплетение двух тем: прошлого и настоящего. И Каширин понял, что еще должно быть на холсте. Грустно рассмеявшись, он несколькими быстрыми мазками изобразил на холсте контуры лица Елены. Как раз в том месте, где крона клена превращалась в листву кипариса. Лицо Елены холст словно разрывал, навсегда отделяя прошлое от настоящего.

– Блестящая аллегория! – услышал Каширин за своей спиной знакомый голос и обернулся. – Пожалуй, это самое лучшее, что ты сделал до сих пор. Сколько ты хочешь за эту картину?..