Панкрат - Воронин Андрей

* * *

По дороге в Гудермес Панкрат не раз представлял себе встречу с Ириной. Представлял по-разному: и радостные объятия, и холодный, равнодушный взгляд. Тысячу раз, скрипя зубами, он представлял себе и то, как она жила здесь без него, и столько же раз, взяв себя в руки, отказывал себе в праве хоть как-то судить об этом. Понимал: виноват в первую очередь он сам, слишком (так ему теперь казалось) легко отказавшийся от поисков любимой…

— Ждала? — негромко спросил Панкрат. — Правда, ждала?

Ирина не ответила — она просто посмотрела на него так, как могла посмотреть только она. И Суворин прочитал ответ в глубине ее серых, в этот момент широко раскрытых глаз, которые просто-таки лучились радостью.

— Знаешь, — произнесла Ирина осторожно, будто слова эти были живой водой, которую она боялась расплескать. — После того, как ты… — она замялась, подыскивая нужное слово. — Как ты исчез, я все искала тебя, высматривала, столько раз успела обознаться и разочароваться, что иногда даже ругала тебя последними словами. А когда узнала, что ты погиб при исполнении…

Ирина всхлипнула, и Суворин поспешил обнять ее и прижать к себе. Погладил ее по густым светло-русым волосам, пробормотал машинально:

— Раньше вроде длиннее были…

Она мягко отстранилась, вытерла глаза лежавшим на столе чистым лоскутом марли и, прищурившись, со слабой усмешкой парировала:

— Да и у тебя раньше темнее были.

Панкрат усмехнулся в ответ.

Потом непроизвольно провел рукой по щетинистому ежику, словно седину можно было определить на ощупь.

Вот они и встретились.

И все слова, которые он много раз повторял про себя, готовясь к этому долгожданному моменту, оказались без надобности. Достаточно было одного только взгляда — и они смотрели, смотрели друг на друга, не в силах оторваться, и говорили только лишь глаза.

"Прости… Прости, что так долго не возвращался”.

«Прощаю… Ты вернулся — и это главное, самое главное…»

"Люблю тебя”.

"Знаю… И я тебя люблю. Ни на миг не переставала. И не перестану”.

«Ждала?»

«Конечно же, ждала, глупый. Ждала, милый…»

«Люблю тебя…»

Панкрат держал в своих больших, сильных руках ее нежные, тонкие пальцы и ощущал, как по телу бежит ток радости, как переполняет его словно ниоткуда взявшаяся теплота. Он нежно касался ее пальцев, гладил их — руки влюбленных тоже говорили, эхом вторя беседе их взглядов.

«Люблю тебя…»

«Всегда буду любить…»

А за окном маленького, скупо обставленного — стол, шкаф, кушетка — кабинета старшей медсестры хмурилось низкое, грозящее раздавить город своей серой тушей осеннее небо. За окном чернели руины города, и пялились на неподвижно сидящих мужчину и женщину пустые глазницы покинутых зданий, которые еще бог весть когда засветятся теплым, уютным домашним светом. За окном хрипло рычали двигатели въезжавших во двор и выезжавших из него бронетранспортеров и грузовиков, слышались отрывистые команды и матерок офицеров.

Иногда в этом гаме делались различимыми громкие стоны, рвавшиеся сквозь стиснутые зубы раненых, которых вносили в здание госпиталя.

За окном была — война.

Мужчина и женщина, не отрываясь, смотрели друг на друга.

* * *

Влажно чавкала смердящая жижа, плотоядно смыкаясь вокруг погружающихся в нее ног, и с неохотой выпускала их из своих объятий во время каждого нового шага. Узкие лучи света шарили вокруг, выхватывая из темноты бурую кирпичную кладку, покрытую крупными бусинами непрозрачной влаги и зелено-серыми язвами причудливых пятен и наростов. Со свода тоннеля время от времени срывались разбухшие, отяжелевшие капли, которые глухо шлепались о поверхность зловонной жидкости — по ней практически не расходились круги.

Они шли достаточно долго. Уже больше трех с половиной часов прошло с того момента, как они вошли в отводящую трубу городской канализации, откуда сточные воды попадали в очистные сооружения. Попасть туда не составляло труда, поскольку никто и не подумал выставить охрану возле отстойников, как их называли солдаты.

В мирное время они вряд ли смогли бы пройти там, где шли сейчас — все-таки город был достаточно большим, чтобы заполнить своими отходами одну из центральных сливных магистралей на три четверти ее объема. Однако после бомбежек, когда канализация была во многих местах повреждена, а количество жителей, способных пополнять ее постоянно, резко уменьшилось, уровень нечистот упал настолько, что теперь едва доходил идущим до пояса.