Нестандартный подход - Серегин Михаил Георгиевич

– У вас, как я понял, есть свой штат.

– Да какой там штат, помилуйте!

– Но ведь далеко не каждый человек, согласитесь, отважится даже ради заработка на такую авантюру.

– Вы называете групповушку авантюрой? – игриво поморщился Семен Семенович.

– Ну что ж, – Танин вставил ключ в замок наручника, надетого на запястье Бурлакова, – вы свободны. Если вы мне соврали, я все равно узнаю это и тогда уже с большим удовольствием сдам вас милиции.

Освобожденный Бурлаков принялся демонстративно потирать левое запястье. Китаец спрятал наручники в карман. Семен Семенович с хитрым прищуром смотрел на него.

– До свидания, Семен Семенович, – с насмешливой фамильярностью в голосе произнес Китаец, – чувствую, нам еще придется с вами встретиться. И сообщите о трагедии в милицию. Надеюсь, вы справитесь.

Бурлаков быстро кивнул. Оставив его сидящим в спальне на кровати, Китаец прошел через гостиную и внезапно остановился. Он подошел к стулу, на спинке которого висела куртка, и ощупал ее. Во внутреннем кармане что-то было. Он сунул туда руку и достал дорогой кожаный бумажник. Открыв его, он обнаружил, что он пуст. «Интересно, откуда у алкоголика дорогой бумажник?» Никаких документов или чего-то наподобие, что указывало бы на принадлежность бумажника, не было. Китаец спрятал его себе в карман и покинул помещение со смутным чувством недорешенности. Или это было чувство, что его надули?

ГЛАВА 7

В мыслях царила не то чтобы сумятица – для этого Китаец был слишком уравновешен и спокоен, – но обычная неопределенность, характерная для первого дня расследования.

Он двинулся к Приходько, обдумывая по дороге положение вещей. Связана ли смерть племянника Бурлакова с убийством Крупенкова? И если связана, то каким образом? Означает ли это, что психоаналитик причастен к смерти Ильи Васильевича? Зачем ему убивать Крупенкова? Ради обогащения? Но каким образом, в случае смерти Крупенкова, Бурлаков бы овладел его деньгами, тем более что деньги не его, а жены? А что, если шантаж? Возможно, Бурлаков плюнул на врачебную этику и конфиденциальность, захотел нагреть руки на чужом несчастье… Решил пошантажировать Крупенкова, а тот возмутился, разоблачил шантажиста… И у Бурлакова не было иного выхода, как убить его.

И Крупенков, и племянник Семена Семеновича – оба зарезаны. Ну и что? Мало ли было желающих сместить Илью Васильевича и занять его пост? Возьми клуб или автосалон. Сплошные темные лошадки. Значит, зря я трепал нервы Семену Семеновичу? И все-таки странные методы он практикует, недопустимые с нравственной точки зрения. Ну и что? – возразят тебе излеченные лазари и магдалины. Главное – исцеление. Вот только вопрос, можно ли вылечить душу, погрузив ее в дерьмо? Практика: изваляйся вволю, вымажись, разложись – и спасение придет.

Нет, такую практику Китаец не мог принять. Его тошнило от подобных Бурлакову оригиналов и новаторов, псевдоспециалистов. Сидит такой вот психоаналитик в чистеньком кабинетике, перебирая в уме методы воздействия на пациентов. Одному – групповушку, другому – совет спровоцировать жену на измену с тем, чтобы поймать ее с поличным, как воровку или убийцу. Этакий набор приемов, шестеренок… И вся эта гадкая галиматья вращается в мозгу дрянного психоаналитика, бесстыдно греющего руки на психозах и неврозах…

Ну ладно, это личное дело Бурлакова… Или не личное? К убийству Крупенкова какое это имеет отношение?

Китаец затушил недокуренную сигарету и тут же принялся за новую. Тротуары были заполнены людьми. Одни возвращались с работы, другие, принарядившись, направлялась к центру города в поисках новых знакомств и разнообразных приятных возможностей убить время. Китайцу сейчас они казались безмозглыми марионетками, не ведающими, кто дергает их за нити и какое будет следующее их движение или мысль. Хотя могут ли быть у безмозглых кукол мысли?

Он вспомнил о Маргарите, невольно сравнил ее с Анной, невольно пришел к выводу, что его вечно будет тянуть к таким женщинам, как Маргарита, и что он вечно будет ускользать от Анны, символа постоянства в его жизни. При всем том, что он не видел ее сто лет и порой начинал сомневаться, существует ли этот замечательный символ на самом деле.

Больше всего на свете он хотел оставаться свободным. Длительные романы тяготили его. Переступив рубеж тридцатилетия, он с корнем вырвал из сердца сладкие иллюзии юности, одна из которых подразумевала вечную, в духе рыцарских романов, любовь, повелевающую вступать в поединки, кровью доказывая свое право на благосклонность прекрасной дамы. Да и вся романтическая атрибутика любви с цветами, восторженными признаниями, клятвами, платоническими бреднями давно перестала волновать Китайца. Его способна была зажечь пара прелестных глаз или изящная фигурка, но Китаец всегда знал, чего хотел.