Пиранья против воров - Бушков Александр

Шофер опасливо примолк. Мазур махнул рукой:

– Я в эти игрушки уже наигрался...

Все четыре дверцы могучего джипа были распахнуты, все стекла опущены. Они полулежали на откинутых сиденьях, время от времени брызгая вокруг себя какой-то аэрозольной отравой из большого красного баллончика – комары так и вились вокруг. Дело было вечером, делать было нечего... Ну, предположим, едва перевалило за полдень, но делать и в самом деле оказалось нечего – оставалось лишь ждать, когда «гробокопатели долбаные», по вескому определению Котовского, вернутся от стародавних могилок.

Тишина, солнышко и полнейшее отсутствие цивилизации – если не считать приметами таковой их черный «крузер» и полдюжины стареньких палаток, рядком выстроившихся уручейка. Со всех сторон живописно и первобытно зеленела тайга, возле сложенной из кирпичей печурки хлопотала загорелая девочка в шортиках и майке – это на нее заинтересованно таращился шофер, думая про себя нехитрые думы.

– Ты на меня не косись, чадушко, не косись, – проворчал Котовский. – Ну куда тебе к такой лялечке лезть? Она в институтах обучается, умные слова без ошибок пишет, а ты даже гондон на глобус не натянешь, потому что не знаешь, что оно такое – глобус. Охолонись.

– Тоже мне, – фыркнул шофер. – Думаешь, ученым блудень не по вкусу? Доцент вон за бока хватает...

– Так то доцент, – резонно заметил Котовский. – Он тут пахан, ему по понятиям положено. А ты – страдалец заезжий.

– Подумаешь. В Шантарске вон на «бляжьем проспекте» добрая половина таких вот, ученых... Точно знаю, сам снимал. Одна, с филфака, мне полезные вещи рассказала... Вот вы знаете, господин генерал, откуда пошло слово «минет»?

– А хрен его знает, – сказал Мазур. – Чукча не теоретик, чукча практик...

– Так вот, чтоб вы знали – от итальянцев. У итальянцев эта штука по-ихнему называлась «мьянетта», то бишь пиявка, я хорошо запомнил. Это только потом французы в «минет» перековеркали... Точно вам говорю.

– Видал, какие кадры, Степаныч? – растроганно спросил Котовский. – Вот тебе, умно выражаясь, бандюк новой формации, по-итальянски одно слово знает, и то похабное. Все лучше, чем ни хрена. Это мы, старики заслуженные, без всяких там итальянских языков у кума чалились... А ты по-итальянски знаешь?

– Необходимый минимум, – подумав, ответил Мазур. – Порасспросить насчет того, где командир, штаб или боеголовки, руки вверх скомандовать...

– А как – руки вверх?

– Мани ин альто, – сказал Мазур.

– Ничего, красиво, – подумав, заключил Котовский. – Это тебе не «грабки в гору» или там «конвой стреляет без предупреждения, ети вашу мать»... А насчет иероглифов как?

– Я же объяснял уже, – сказал Мазур.

– Да помню, помню... – он насупился. – Жмурику, конечно, все равно, но не хотел бы, чтоб над моей тыквой посмертно так издевались...

Он говорил о Номере Пятом – в случае с коим, как Мазур и предсказывал заранее, не отыскалось ни следов, ни улик, ни даже бдительной классической бабушки, которая, маясь бездельем, углядела бы в щелку покидающего место преступления варнака...

Номер Пятый, опять-таки не классический бандюк старой формации, а вполне респектабельный, весьма небесполезный менеджер из л е г а л ь н о й империи Гвоздя, отправился на тот свет неожиданно и молниеносно. События, насколько их удавалось с ходу реконструировать, выглядели незатейливо: кто-то (то ли один, то ли несколько) постучался в квартирку на окраине, каковую Номер Пятый снимал для юной симпатии. Ему сдуру открыли – кто именно, симпатия или Пятый, установить не представляется возможным. Два выстрела в сердце из бесшумного пистолета – по одному на человека. Пистолет, по установившейся традиции, брошен в квартире. Тать, сделав свое поганое дело, по той же традиции растворился в полной безвестности, не привлекши ничьего внимания.

Но перед тем, как исчезнуть, неизвестным и ненайденным в квартире лезвием аккуратненько отделил обоим головы и примостил их на столе, выведя на лбу у каждой кровушкой некий загадочный иероглиф, один и тот же у обоих. Зрелище не из приятных, как легко догадаться.

Об этом иероглифе речь сейчас и шла. Мазур вчера объяснил Гвоздю, что никакой это, собственно, не след – поскольку иероглиф без каких-либо конкретных привязок так и остается «вещью в себе». По-японски он может означать одно, по-китайски – другое, по-корейски, соответственно, третье, быть может, абсолютно противоположное...