Возвращение с того света - Воронин Андрей

Глеб поддел на лопату следующую порцию золы, готовясь высыпать ее в тачку, и замер, осененный внезапной идеей.

Позавчера он чистил поддувало, не потому, что в этом была необходимость, а просто от нечего делать. После этого он не бросал в топку ничего, кроме угля. Значит, этот кусок картона бросил туда Аркадий… Топил он ночью, той самой ночью, которая была у него наполнена самыми различными, по большей части интересными делами. Что мог жечь в печке человек, недавно совершивший убийство? А? Вот то-то и оно, Феденька, друг ты мой дорогой…

Он осторожно высыпал золу в угол тачки, отставил лопату и потянул обгоревшую картонку за торчавший наружу уголок. Оглянувшись на дверь, он поднес картонку к глазам… Так и есть, клочок какого-то документа. Слепой подсел к столу, положив картонный обрывок перед собой, и закурил, внимательно разглядывая обгорелую бумажку и пытаясь разобрать текст. Фотография сохранилась, но до такой степени потемнела от жара, что разобрать на ней что-либо было невозможно. Видно, что сфотографирован человек, а вот мужчина это или женщина – уже не разберешь. Имя и фамилия сгорели, вылетели в трубу вместе с дымом… Понять хотя бы, что это было! Факт, что не паспорт. Скорее, какое-то удостоверение или членский билет. «Мол…ьер» – вот и все, что можно разобрать. А на обороте – какая-то «…ССА». Что это еще за «Мол…ьер»? При чем здесь Мольер? И что это за «…сса»? Касса? Масса?

Поэтесса? Или.., может быть.., пресса?!

"Пресса, – подумал он и произнес это вслух:

– Пресса", – словно пробуя слово на вкус. Да, похоже, так и есть. И тогда «Мол…ьер» – это никакой не Мольер, а «Молодежный курьер», про который он читал в «АиФе» несколько часов назад. Тот самый, который кто-то так лихо поднял на воздух прямо в центре Москвы, на Тверской.

– Ну, ребята, – вслух сказал Слепой, бережно убирая в карман обгоревшую картонку, – ну вы артисты.

Впрочем, вывод о том, что именно Аркадий и Жорик взорвали редакцию «Молодежного курьера», показался ему несколько скоропалительным.

В конце концов, полусгоревшее журналистское удостоверение, найденное им в поддувале котла, могло не иметь ни малейшего отношения не только к взрыву на Тверской, но и к ночным похоронам.

Даже если минувшей ночью здесь хоронили корреспондента прекратившей свое существование газеты, это вовсе не означало, что редакцию взорвали местные сектанты. Но зачем в таком случае этот гипотетический корреспондент сюда приехал, причем буквально на следующий день после взрыва?

И зачем, спрашивается, его здесь убили? Точнее, за что?

Сигарета обожгла пальцы, и Глеб отшвырнул ее в сторону забытой тачки с золой. Ай-яй-яй, сказал он себе, а ведь я, похоже, видел этого парня. Тот самый, в кожаной куртке, показавшийся мне стопроцентным москвичом… У него даже говор особенный, московский. Вот, значит, кто это был… Искал Рукавишникова, который, по словам Аркадия, угорел в бане… Впрочем, последнее скорее всего правда.

Что получается? Рукавишников угорел, потом приезжает корреспондент московской газеты, который зачем-то ищет Рукавишникова, и его немедленно, прямо в день приезда, кончают, словно только и ждали его прибытия. Между тем газеты, в которой работал журналист, уже нет, и не знать об этом журналист не может… Другой на его месте еще неделю водку пил бы на радостях, что жив остался, ну и с горя, конечно, а этот тут как тут. Знал, видно, зачем ехал, и не зря он так нервничал, подозревал, похоже, что рады ему здесь не будут. И между прочим, был уверен, что Рукавишникова этого убили… и был прав.

«Не сильно ли я наворачиваю? – спросил он себя. – Не слишком ли спешу с выводами? Выстраивается все вроде бы логично, но… А что, собственно, „но“? Предположение о том, что все это – просто цепочка случайных совпадений, выглядит куда более нелепо. Совпадения, конечно, бывают, но не такие и не в таких количествах. Остается только вырыть труп и посмотреть, тот это человек или не тот. Ну и что, если тот? Я-то в этом почти уверен, но даже если проверить, что это докажет? В библиотеку надо сходить, вот что. Знание – сила, а я блуждаю, как ежик в тумане, и строю гипотезы, которым грош цена, потому что улик, кроме куска картона с нечитабельной надписью, у меня нет никаких.»

Он с трудом дождался утра и первым делом отправился в читальный зал библиотеки. Молоденькая симпатичная библиотекарша подняла на него фарфоровые, как у месячного котенка, глаза и не смогла скрыть удивление, увидев перед собой рослого человека в испачканной угольной пылью одежде.