Волчья стая - Бушков Александр

Вероника, тяжко вздохнув, приподнялась.

– Сиди уж… – презрительно бросил Гейнц. – Хорошо я тебя выдрессировал, сучка? Знаете, что мне в вас особенно нравится, подонки? Та быстрота, с которой вы все захрюкали по-свинячьему, стоя на четвереньках… Это и есть самое приятное в нынешней ситуации: скинуть вас в дерьмо с вашего Олимпа… Ты, расписной, зря шевелишь губами беззвучно. Догадаться легко, что там за словеса у тебя на уме. А вон тот, который бывший генерал, и вовсе сожрать живьем хочет. Зря вы злобствуете, честное слово. По большому счету, ничего такого уж уникального с вами и не произошло. Повторяется старая, как мир, история: в один прекрасный момент худые взбунтовались против толстых. И оттого, что бунт этот локален, суть дела не меняется. По сути, у нас тут нечто вроде восстания Спартака или товарища Пугачева. Думаете, там все иначе протекало? Да черта с два. Вот и получается, что я – ваш материализовавшийся, оживший страх. Ужастик из подсознания. Вы же, толстые, всю жизнь боитесь, что на вас однажды пойдут с вилами и пустыми мешками… А вдруг и пойдут однажды в массовом масштабе? У вас, синьор муж оттраханной мною светской красавицы, такое выражение морды, словно в башке у вас мыслительная работа происходит. Не поделитесь вумными мыслями?

Вся осторожность куда-то враз улетучилась – под напором той самой классовой ненависти. Вадим заговорил, уже наплевав на все последствия:

– Подумаешь, открыл Америку… Вы же нас всю жизнь втихомолку ненавидели: наши машины, нашу свободу, наши возможности. И мечты были самыми примитивными – сесть в наши машины, оттрахать наших баб, выгрести денежки… Вот только есть один немаловажный нюанс: кишка у тебя тонка, чтобы стать новым Спартаком или Пугачевым. Разин с Пугачевым, по крайней мере, были люди с размахом, могли собрать огромадную банду и устроить переполох на полстраны. А ты можешь строить из себя Спартака исключительно з д е с ь. На воле у тебя кишка тонка, духу не хватит не то что на бунт – какого-нибудь серьезного человека с толстым бумажником в подворотне ограбить… Правда ведь?

Похоже, он угодил в точку – лицо верзилы перекосилось в неподдельной ярости, он едва не вскочил, но превеликим усилием сдержался. Протянул:

– Ну, дорогой, придется для тебя с ходу что-нибудь особо приятное придумать. Попозжа. Поскольку нынче…

Послышались шаги. Вошел Василюк и, браво вытянувшись по стойке «смирно», отрапортовал:

– Герр шарфюрер, герр комендант велел передать, что пора сгонять…

– Ага, – широко усмехнулся эсэсовец. – Наконец-то. Идите к коменданту, камрад Вольдемар, доложите, что мы немедленно явимся…

– Яволь, герр шарфюрер! – рявкнул капо, повернулся через левое плечо и бегом припустил прочь.

– Видали? – почти растроганно спросил Гейнц. – В два счета из интеллигентского дерьма получился полезный ставленник режима. А почему? Потому что движет им та же благородная ненависть к вам, жирным котам… Стройся! Сомкнутыми рядами пойдем на культурное мероприятие…

И благоразумно отодвинулся подальше, расстегнув кобуру. Пропустил всех вперед, покрикивая:

– Налево! К клубу шагом марш!

Вадима не секунду прошиб липкий пот: что, если… До самого клуба он шагал словно в каком-то полубреду – у коменданта или этого скота вполне хватит ума, прознав про подземный ход, устроить какое-нибудь поганое шоу… Нет, но откуда им знать? Не должны они знать, не должны…

Он повторял это про себя, как молитву, – потому что молитв не знал никаких. Когда вошли в клуб, от сердца отлегло: и зал, и сцена были ярко освещены, должно быть, восстановили проводку и все лампы, которые здесь висели при пионерах. С первого мимолетного взгляда стало ясно, что доска, прикрывавшая нехитрый потайной механизм, пребывает на своем месте в полной неприкосновенности. Впрочем, это ни о чем еще не говорило…

Куча скамеек так и громоздилась у стены, но с полдюжины их установлено перед сценой, и там уже расселись обитатели двух бараков. Очень мало их осталось, человек пятнадцать, едва ли не вдвое поредело население…

А на сцене, прямо-таки залитой электрическим светом, стояло странноватое сооружение: прямоугольный фанерный щит повыше человеческого роста, украшенный примерно на половине высоты огромными цифрами от единицы до семерки – и под каждой цифрой зияло правильное круглое отверстие диаметром с футбольный мяч. Толком рассмотреть эту штуку Вадим не успел – пыльный, темно-красный занавес стал закрываться, перемещаясь резкими толчками.