Повелитель бурь - Воронин Андрей

— Это что еще за фокусы?! — сердито спросил он, узнав Ирину, отодвигая ее в сторону и рывком затягивая подпругу, с которой та не могла справиться. — Даже и не мечтай никуда двигаться!

— По-моему, это ты размечтался, — в тон ему ответила Ирина и принялась пристраивать седло на спину другой лошади. — Сначала выбейся в начальники, заведи себе подхалимов и командуй ими, сколько влезет. Ты конституцию читал? У нас с тобой равные права, голубчик.

— Я читал конституцию, — еле сдерживаясь, произнес Глеб. — Жалко, что горы ее не читали. Они, понимаешь ли, неграмотны, и в суд за дискриминацию по половому признаку на них не подашь. Ну что на тебя нашло? Не волнуйся! Я быстренько, туда и обратно. Только взгляну, чего он там застрял, и сразу же вернусь.

— Конечно, — с подозрительной кротостью согласилась Ирина. — Ты только забыл сказать, что там, в горах, я буду тебе обузой. И не только это.

— Что же еще я забыл? — терпеливо спросил Глеб, с ужасом ощущая, как уходит время.

— Ты забыл, что едешь искать человека, который совсем недавно говорил тебе то же самое и буквально теми же словами: и насчет посмотреть, и насчет вернуться, и насчет лишней обузы. Так вот, я предпочитаю поехать с тобой сразу, сейчас. Это лучше, чем посреди ночи идти туда одной, не зная дороги. А я пойду, не сомневайся.

Глеб открыл рот, но Ирина не дала ему заговорить.

— И не надо мне рассказывать, что от меня будет больше пользы, если я посижу у рации, — сказала она. — Во-первых, я не умею с ней обращаться, а во-вторых, я предупредила наших соседей по домику, и, если мы не вернемся к утру, они сами вызовут спасателей.

Крыть было нечем — вернее, некогда. Спорить на эту тему можно было бесконечно, но именно сегодня Глебу почему-то не хотелось спорить. Сосущее чувство тревоги почему-то росло, и ту же тревогу он читал в расширенных зрачках Ирины. Поэтому он молча оседлал вторую лошадь, сунул Ирине запасной фонарь и забрался в седло. На лошади он держался вполне прилично, но, в отличие Ирины, не испытывал от процесса верховой езды ни малейшего удовольствия. Было странно ощущать под собой не автомобиль или хотя бы мотоцикл, а нечто большое, теплое, наделенное определенным интеллектом и начиненное мощными, плавно перекатывающимися под мохнатой шкурой мускулами. А хуже всего было то, что лошади чутко улавливали отношение к ним седока и все время пытались игнорировать его команды, а то и вовсе сбросить со спины надоевший груз. Поэтому всякий раз, садясь в седло, Глеб вынужден был изображать уверенность, которой вовсе не испытывал.

Они выехали со двора, никем не провожаемые и даже, наверное, никем не замеченные. По правде говоря, Глеб вовсе не рассчитывал на то, что кто-то из отдыхавших на турбазе любителей бардовской песни станет всю ночь торчать возле рации, ожидая, когда они с Ириной выйдут на связь. Он был уверен, что те, кого Ирина просила об этом, забыли а ее просьбе, стоило ей выйти за дверь. Он тут же мысленно упрекнул себя в предвзятом отношении к людям, которые не сделали ему ничего плохого, но стыдно ему почему-то не стало: он слишком часто убеждался, что, имея возможность кого-нибудь крупно подвести, подставить или просто оставить в беде, люди ее, как правило, не упускают.

За этими размышлениями он не заметил, как стемнело. Лошадь под ним споткнулась раз, потом второй, да так, что Глеб с трудом удержался в седле. Долетевший сзади стук камней и приглушенный вскрик Ирины свидетельствовали о том, что она испытывает аналогичные трудности. Глеб натянул поводья, слез с седла и зажег фонарь.

С тропы они еще не сбились, но двигаться дальше верхом явно было невозможно. Скользкие от дождевой воды камни опасно поблескивали в лучах фонарей, и Глебу чудились на них многообещающие надписи: «Вывих», «Перелом», «Смещение шейных позвонков»… Он не стал зачитывать эти воображаемые надписи Ирине, но и проверять их правдивость ему не хотелось.

— Лошадей придется оставить, — сказал он, помогая Ирине спешиться. — Покалечатся — Арчил с меня голову снимет.

Ирина молча кивнула. Глеб подумал, что согласился бы часами слушать эмоциональную ругань грузина в свой адрес, лишь бы с тем все было в порядке. Увы, с каждой проходившей минутой его надежда на то, что Гургенидзе жив и здоров, слабела.

Они привязали поводья к нижней ветке какого-то корявого, утыканного длиннющими шипами куста неизвестной Глебу породы. Смирные рабочие лошадки, привыкшие катать на себе туристов и стойко сносить все сопряженные с этим малопочтенным занятием невзгоды и лишения, вдруг заартачились, забили копытами по камням, ежесекундно оскальзываясь, строптиво задирая головы, дико выкатывая глаза и оглашая окрестности испуганным ржанием и храпом.