Дада - Серегин Михаил Георгиевич

Потом гости начинают изъявлять желание уйти, кто-то отправляется гулять на всю ночь, кому-то просто надо домой. Одноклассники один за другим хлопают дверьми, и вскоре ты неожиданно понимаешь, что остаешься наедине с ним.

– Мне тоже надо идти.

– Давай посидим.

Ты мнешься, не зная, как тебе быть. Мама дома не ждет. Она уверена, что застолье затянется до утра. От невозможности позволить себе быть с ним тебя трясет. Но почему нельзя? Просто – нельзя.

Он целует. Тебе нравится, и невозможно устоять перед тем, чтоб не ответить ему взаимностью. И как только он чувствует это, его руки начинают расстегивать блузку.

– Нет, я не буду.

Но, кажется, он ничего уже не слышит. Да и ты настолько пьяна, что плохо соображаешь.

– Пойдем посидим.

Он приглашает только посидеть, от этого еще никто не умирал и дети не рождаются. Ты идешь. Тебе уже хочется целоваться и прижиматься. Он такой славный.

Вы садитесь на диван, и тут он мягко кладет тебя на спину, придавливая сверху. Битва проиграна. Птичка поймана. Сколько ни бейся – ничего не выйдет. Прутья у клетки толсты и прочны, но не в том беда, а в том, что на полу стоит поилка и в ней не вода, а сок плотской любви. Его аромат отнимает силы и не позволяет бить его изо всех сил.

Вот уже и грудь заголена, а это же стыд. Но он не успокаивается и идет дальше, дальше, судорожно избавляя тебя от одежды, а затем и от девственности…

Он очень плохо сделал все это, чем отбил у нее желание очень надолго. Теперь в ней что-то просыпалось снова. Ей хотелось нежности. Гриша не был грубым, она это видела, может быть, он не слишком ценил ее, но и не относился к ней как к очередной девице. Дарья была уверена, что у Гриши было уже много подружек. У него есть деньги, шмотки, богатые друзья, он уже пожимал руки нескольким заместителям нескольких губернаторов. Может, все и неправда, но об этом трепались все девчонки на факультете. И даже кто-то где-то видел его фотографию в газете, только по какому случаю, никто толком так и не знал.

* * *

Воробок сидел на бордюре рядом с застывшей около него «девяткой». Мимо нескончаемым потоком неслись машины. Центр города. Бывший проспект Ленина, теперь улица Московская.

Ему был уже тридцать один год. Пять лет из них пришлось провести на зоне. Ему было жалко потерянного времени. Как много он смог бы сделать за эти шестьдесят месяцев. Каждую ночь, засыпая там, он мечтал о возвращении на свободу, о том, как потекут к нему в карман деньги, как будет покупать машины, шикарных длинноногих женщин, о том, как будет ездить по миру. Была у него мечта заполучить «Роллекс» стоимостью в десять тысяч долларов, и неважно, что для этого придется сделать. Ему очень хотелось иметь часы, остальное неважно.

Наезд на магазины привел к тому, что ему сразу же намекнули на небезопасность подобных выходок. Тем не менее небольшой кусок его бригада оторвала, что дальше? Убраться из города? Его мозг начал поиск обходных вариантов. Дуром не пропрешь. Он сел за то, что под ножом заставил директора ресторана выложить всю выручку за вечер. Тот задергался, пришлось полоснуть по роже. Нечего было трепыхаться, ему ж не нужна была его сытая харя, только немного денег на пропитание, ну и кое-какие шмотки. Вот и все. И за это пять лет. Кто-то говорил, что он легко отделался. Воробок не верил. После того как он сколотил бригаду, на него легла забота обо всех своих подельщиках. Вон они сидят в тачках, смеются. А он чуть не обосрался сегодня, когда этот Женя вылез из своего членовоза. Ему казалось, что сейчас их машины расстреляют из гранатометов и на этом шибздец всей команде. Однако Женя оказался интеллигентом. Мараться не захотел. Поэтому он и выбрал его территорию, говорили, корректный гангстер, иху мать. Слова из себя щипцами вытягивает, будто говорить ему тяжко. Что же делать-то? А где живет этот Женя? Где вообще живут состоятельные граждане?

Воробок встал во весь свой незначительный рост и уселся в «Ауди» на место водителя.

– Куда? – поинтересовался беззубый Гендос, передвигаясь на соседнее сиденье.

– Гулять. Понял, толстожопый?!

Он посмотрел в зеркало, висевшее на лобовом стекле салона, и увидел там харю Нюни. Сорок восемь лет. Из них отсидел за мокруху пятнадцать лет. Мозгов нет вообще. Неизвестно зачем вообще существует на свете.

– Че смотришь, Нюня? Денег хочешь?

– Ага, – промямлило покрытое язвами лицо. Мясистые губы растянулись в слюнявой улыбке.