Крестом и стволом - Серегин Михаил Георгиевич

Отец Василий даже растерялся. Во-первых, назвать Елену Витальевну лахудрой мог только полный слепец, а во-вторых, в голосе Веры слышалась такая ненависть! В конце концов, какое ее дело?! Она просто не имела права вмешиваться в духовные отношения отца Василия и его прихожан! Даже учитывая их долгие дружеские отношения…

– Ты не должна так говорить, – осуждающе покачал головой священник. Он вспомнил, какой увидел Веру в первый раз – размалеванной, глубоко несчастной проституткой. Да, после исповеди она ушла с этой работы в шашлычную к Анзору, да, она задумалась над своей жизнью, но отец Василий внезапно увидел и другое – как много времени потребуется этой в общем неглупой женщине, чтобы вытравить из себя ужасный лексикон и прочие остатки прошлой жизни.

– А кто же еще? – с презрением отозвалась Вера. – Лахудра – она и есть лахудра.

– Ты же совсем не знаешь Елену Витальевну! – вспыхнул отец Василий. – У нее горе! А ты…

– Это я, что ли, Ленку не знаю?! – низким голосом рассмеялась Вера. – А горе у нее какое? Небось триппер подцепила? Или что похуже?

– Как ты можешь так говорить? – смутился священник. В голосе Веры слышалась такая уверенность, что он и не знал, как на это реагировать. – Откуда тебе-то знать?

– Уж кому и знать, как не мне! Уж я-то ей цену знаю! – криво усмехнулась Вера. – Триста баксов за раз, пятьсот за ночь. Самая дорогая проститутка в области.

– Чего?!

– Того! – передразнила священника Вера. И вдруг словно испугалась, что-то изменилось в ней быстро и явно. – Ой, извините, отец Василий! Что-то я не то несу! Вы-то, наверное, не знали! Ой, извините! Просто я вас вместе увидела, и мне так обидно стало! За Олюшку вашу, за себя, за вас.

На Веру было жалко смотреть. Но и отец Василий выглядел не лучше.

– А ну-ка пойдем, расскажешь! – схватил он ее за руку и потащил в беседку.

Оказалось, Елена Витальевна Соловьева на самом деле была Ленкой Мокрухиной, проституткой экстра-класса. Парфена она, естественно, знала, как, впрочем, и всех других, у кого водились денежки. От Веры и прочей мелочи Ленка всегда держалась особняком, и платили ей раз в шесть-восемь больше, чем любой другой. Видно, было за что. Причем «класс» у нее действительно был. Возможно, потому, что закончила Ленка то ли ГИТИС, то ли Щукинское и благодаря своим специфическим талантам успела повращаться в самых высоких кругах. Отец Василий слушал, затаив дыхание. А вот сына у Ленки не было никогда, и никогда она не была замужем за Парфеном, да и вообще замужем не была – за это Вера могла поручиться головой.

Когда она закончила, в глазах у отца Василия плавали разноцветные круги. «Зачем? – судорожно пытался понять он. – Зачем весь этот театр? – И вдруг вспомнил, как жадно эта женщина смотрела в его глаза, пытаясь уловить малейшие движения души. – Конечно, Бухгалтер! Ее интересовал именно этот человек».

Беда лишь в том, что священник действительно не знал, кто это. И ни разу он не слышал от Парфена такой клички… хотя тогда они и проговорили с ним целую ночь. Он снова перенесся мыслями в прошлое и снова уверился – нет, слово «бухгалтер» произнесено не было. Мат был, обида на весь свет была, две бутылки водки были. Под самое утро пошел настоящий разговор по душам, о прошлом, о будущем, но это слово не прозвучало ни разу.

Отец Василий не знал, что и думать. Вера, сообразив, что батюшка не имел в виду ничего «такого», кинулась его утешать, говорить, что Ленка и не таких мужиков вокруг пальца обводила и что она ничего никому не скажет, но отец Василий все равно расстроился, и довольно сильно. До конца дня, а потом и весь вечер дома он чувствовал себя каким-то испачканным и… виноватым.

– Бог мой! Что с вами, батюшка? – испугалась Ольга, едва муж переступил порог дома, но он только устало махнул рукой, переоделся и до поздней ночи остругивал и ошкуривал доски в летней кухне.

* * *

А наутро отец Василий узнал, что стряслась еще одна беда, да похуже, чем предыдущие. Ночью кто-то побывал внутри храма. Ничего, слава господу, не пропало, но чужие, нечистые руки обшарили и престол, и жертвенник, и кафедру и даже отодвигали иконы!

– Горе-то какое! – причитал диакон Алексий. – Батюшка! Горе-то какое! Осквернили…

Отец Василий пошел к сторожу, но Николай Петрович клялся, что совсем не спал и всю ночь ходил вокруг храма, потому что чудились ему шорохи внутри.

– Так милицию вызвал бы! – сокрушенно попенял ему священник. – Чего ждал?!