Петля для губернатора - Воронин Андрей

Бывали и другие дни – серые и пресные, как свалявшаяся грязная вата. В такие дни на нее наваливалась апатия, и ей ничего не хотелось – даже выпить. Она часами лежала на кровати и думала о том, как это вышло, что ее жизнь закончилась, даже не успев как следует начаться. В том, что жизнь закончилась, Ирина не сомневалась. С алкоголизмом шутки плохи, а она уже достаточно далеко зашла по этой дорожке. Страшнее всего было то, что она совсем не хотела возвращаться – а зачем, собственно? Когда на нее наваливалась апатия, Ирина мечтала только об одном: чтобы все это поскорее закончилось. В такие моменты от самоубийства ее удерживало только то, что это наверняка было бы хлопотно, больно и ужасно некрасиво.

Потом апатия проходила. После таких приступов вселенской тоски она чувствовала себя обновленной, словно заново родившейся на свет, и с удивлением озиралась по сторонам, пытаясь понять, как могло случиться, что она все еще сидит в этой роскошной, обставленной дорогой мебелью тюрьме. В конце концов, она была разумным человеком и привыкла считать, что ее окружают вполне разумные, цивилизованные и даже где-то культурные люди.

Чего ради они заточили ее сюда?

Во время таких просветлений Ирина много размышляла, пытаясь найти выход. Ей очень не нравилась происходившая за стенами ее комнаты возня и туманные намеки мужа и отца на какой-то “санаторий”, в котором ей “будет хорошо”. Она не собиралась отправляться ни в какой санаторий, но не понимала, каким образом можно донести эту простейшую истину до сознания ее тюремщиков. Казалось, они начисто лишались слуха, стоило ей открыть рот. Это было непонятно и даже страшно.

Страх приходил по ночам и все чаще оставался с ней до самого утра. Он был неважным любовником, и она засыпала на рассвете среди смятых, перекрученных простыней, и просыпалась после полудня с одной-единственной четко выраженной мыслью: выпить.

Один раз ей удалось вырваться, соблазнив и вырубив охранника. Больше она его не видела и предполагала, что его попросту уволили. Совесть ее не мучила: что бы ни случилось с тем парнем, в этом были виноваты, ее отец и Губанов. И потом, она ведь не собиралась делать ничего дурного. Она хотела только поговорить с мужем, объяснить ему, что дальше так продолжаться не может. Помнится, она даже сочинила пространную речь, начинавшуюся словами: “Алексей, нам нужно серьезно поговорить…” Но все ее усилия пропали втуне: Губанов все не возвращался, а в шкафчике над мойкой обнаружилась непочатая бутылка коллекционного коньяка. Потом муж все-таки приехал, но ей уже было все равно. Что случилось после того, как она в первый раз отхлебнула прямо из горлышка, Ирина помнила смутно, а вернее, не помнила совсем. Судя по некоторым признакам, ее сначала изнасиловали, а потом привезли обратно на дачу. Вероятно, это был муж, но даже в этом у нее не было полной уверенности.

Проснувшись поутру, она первым делом нашарила на тумбочке сигареты и закурила, лежа в постели. Глядя на ровный оранжевый огонек зажигалки, Ирина в стотысячный раз подумала, не устроить ли ей небольшой пожар. Мысль была, что называется, дежурная, и Ирина поняла, что сегодня как раз наступил один из тех мучительно тяжелых дней, когда она могла размышлять более или менее трезво.

Она сидела на постели по-турецки, опираясь спиной на высокую полукруглую спинку кровати. Кровать была огромная, спать на ней можно было и вдоль, и поперек, хоть вдвоем, хоть впятером, хоть целым трудовым коллективом. В изножье поблескивало вмонтированное в спинку полукруглое зеркало, а в изголовье размещался целый пульт управления: здесь были кнопки включения будильника, выключатель встроенного в кровать ночника и даже вмонтированная в спинку стереосистема. Не хватало только мужика, с которым можно было бы смотреться в зеркало и нажимать на эти кнопки, а также спать вдоль, поперек и по диагонали этого чудовищного супружеского полигона.

Ирина медленно курила, разглядывая свое отражение в зеркале: светлые волосы торчат во все стороны после беспокойно проведенной ночи, глаза совсем заплыли, под глазами мешки, что свидетельствует о плохой работе почек, лицо землисто-бледное, вокруг глаз уже начали появляться морщины… И зверски болит печень, хотя в зеркале этого, конечно, не увидишь. Неужто цирроз? Так скоро?

Вчерашняя бутылка сухого стояла на тумбочке. На дне еще болталось немного вина – граммов пятьдесят, а то и больше. Ирина задумчиво взвесила бутылку в руке и вдруг поняла, что совершенно не хочет пить – по крайней мере, в данный момент. Ей вдруг снова, как когда-то, показалось, что все еще можно изменить, стоит только взять себя в руки. Она знала, что лучшее время для этого – тот самый миг, когда тебе в голову пришла мысль о необходимости изменений. Через минуту изменения наступят все равно, но тогда изменится не жизнь, а твое настроение, и вместо чего-то большого и светлого тебе опять захочется выпить.