Комната смеха - Данилова Анна

Он ехал к Валентине и думал о том, в какой последовательности ему стоит сообщить ей две новости: самоубийство Германа и его, Вадима, решение вернуться к жене. В руках его был огромный букет белых ирисов – знак нежности и благодарности Валентине за все то, что было между ними в это тяжелое для них обоих время. Вадим поднялся на этаж, открыл дверь своим ключом, вошел в квартиру, и сердце его сразу же защемило от жалости и любви: в ноздри ударил запах хвои и мандаринов, непередаваемый аромат детства и чистоты. Сейчас в дверях появится тоненькая и хрупкая, как эти ирисы, Валентина и бросится ему на шею… Но, как ни странно, никто не появился и не бросился. Он позвал ее, но ответа не последовало. Прижимая к груди букет, он заглянул в комнату, включил свет и увидел наряженную елку, стол, накрытый белой скатертью, на нем – графин с водкой и тарелку с соленым огурцом. Рядом – большая коробка, обернутая синей блестящей фольгой и перевязанная белым бантом, и тут же – записка. «Вадим, привет! Это тебе. Подарок к Новому году. Целую, люблю. Валентина». Пожав плечами, он принялся открывать коробку, оказавшуюся на редкость легкой. Он был очень удивлен, когда на дне ее обнаружил еще одну записку. Это походило на какую-то детскую игру… Он развернул листок и прочел: «Вадим, я все знаю. Твои вещи сложены в чемодан и дожидаются тебя в спальне. Оставь ключи на столе, а цветы поставь в воду. Пожалуйста, хорошенько захлопни дверь. Валя».

* * *

Она шла по вечерней заснеженной улице Москвы и старалась ни о чем не думать. Город сиял праздничными огнями, над головой нависло темно-синее декабрьское небо, с которого сыпал и сыпал крупный, пушистый снег. В витринах магазинов сверкали украшенные елки, горели разноцветные гирлянды, за стеклом, как в аквариумах, плавали похожие на гигантских рыб люди. Это были нормальные, обычные люди. Не такие, как она. Странности продолжались. Валентина свернула с Тверской в узкий переулок, поднялась на ярко освещенное крыльцо небольшого магазинчика «секонд-хенд». Здесь продавались ношеные вещи, привезенные в Москву со всех частей света. Когда-то они принадлежали французам и англичанам, немцам и финнам, а теперь, сваленные в кучу, распродавались на вес падким на иностранщину русским.

Она надела на себя первое, что попалось под руку, – джинсовую потертую куртку с металлическими клепками. Надела и зажмурилась… И тотчас откуда-то потянуло запахом жженой бумаги…

Марихуана… Перед ней группа молодых негров с амулетами на шее, они машут ей рукой и смеются, показывая белые как снег зубы. Она идет мимо, и ветер обвевает ее лицо. В руке банка с пивом, но ей хочется выпить что-то покрепче… Световые табло: Шуберт-театр, Китчен, Гершвин-театр… Кругом море огней, из распахнутых дверей ресторана доносятся звуки цыганской музыки, это русский ресторан… Она дышет полной грудью и, ошеломленная, двигается вперед… Она знает, что находится на Бродвее, как знает и то, что ни разу там не была…