Принц на черной кляче - Ольховская Анна

В общем, проще было игнорировать мерзкую девчонку, чем пытаться наказать ее за гадости. А бегать и жаловаться взрослым – последнее дело.

К тому же взрослые все равно не поверили бы. Ванька попробовал тогда обвинить двоюродную сестричку в своем увечье и что? Бабушка даже отругала его – ишь ты, чего удумал! Шестилетняя девчонка ему, видите ли, перекладину подпилила! Да у нее умишка на такое не хватит!

А теперь это была десятилетняя девчонка, низкорослая, коренастая, с тощей серой косицей, очень похожей на крысиный хвост, с большими ушами, с крысиным же личиком – длинный нос, маленькие темные глазки, скошенный подбородок – и вечно недовольным выражением этого личика.

Женский клон Никодима, в общем.

Который (клон, а не Никодим) таскался теперь следом за детьми, портя им настроение ехидными и злобными комментариями.

Правда, остальных деревенских детей Люба старалась не цеплять – если всем скопом отметелят, замучаешься по очереди пакостить – вымещала свою зависть и злобу на родственниках.

И через неделю допекла их так, что Сашка, воспользовавшись тем, что бабушка как раз затеяла банный день и в этот момент драила в летнем душе противно верещавшую Любу, собрал всех в верхнем штабе, куда к концу лета мог вскарабкаться уже и Петя.

– Ну что делать будем? – сумрачно произнес он, покусывая длинную травинку. – Любка уже достала – сил нет!

– Так чего, – шмыгнул носом Сенька, – через две недели она уберется, а Петька останется. Делов-то!

– Ага, делов, – грустно прошептала Надя. – Я ведь с ней уеду. Без Петечки мне и так плохо будет, а тут еще и она! Лето для меня всегда было отдыхом от Любы. И пусть даже она была здесь, а мы с Петечкой – дома, но все равно спокойно было, тихо. Папка не в счет… А сейчас этот отдых сократился на месяц. Мне же с ней приходится спать в одной кровати, места ведь нет, а она толкается и щиплется! И все время одеяло стаскивает.

– Ага, и днем от нее не избавишься, от липучки энтой, – солидно покивал Ванька.

– Зачем она вообще живет? – ненавидяще процедил Петя, сжав кулачки. – Утонула бы – и всем только лучше стало!

– Ты че, сдурел? – покрутил пальцем у виска Сашка. – Нельзя никому смерти желать! А тем более – сестре родной!

– Ну и сестра, ну и что? А чего она? Любка меня всю жизнь обижает, уродом называет, и сама мне смерти желает – вот! «Чтоб ты сдох, чтоб ты сдох!» Ей можно, а мне нельзя?!

– Никому нельзя. Любка малая еще, подрастет – поумнеет. И не всерьез она говорит, так, языком чешет.

– Всерьез-всерьез. Мне Надя рассказывала, как Любка меня, маленького, подушкой придушить хотела, да мамка вовремя в комнату вошла.

– Да ты гонишь! – отмахнулся Сашок, но, увидев лицо сестренки, недоверчиво протянул: – Че, правда было?

– Она не понимала ничего. – Губы Нади задрожали, в глазах заблестели слезы. – Ее папка науськал, пьяный был.

– И отца ненавижу, – упрямо поджал губы Петя. – Вырасту – убью.

– Тьфу, дурак какой! – покачал головой Сашка. – Ладно, хватит глупости говорить, лучше слушайте сюда. Я предлагаю сбегать от Любки.

– А толку? – Сенька запулил абрикосовую косточку в стену халабуды. – Она все равно на пляж притащится.

– Она – на пляж, а мы… – Сашка торжествующе улыбнулся. – А нас там нет!

– А где мы? – затаив дыхание, мгновенно включился в игру Петя. – В засаде?

– Да ну, в какой еще засаде! Нам ведь главное че?

– Че?

– Избавиться от ее компании.

– Ну да. А как?

– Да уж точно не топить.

«А жаль».

Петька аж вздрогнул от собственной мысли. Ничего он не хотел утоплять Любку, он и котенка не утопит, он даже жука раздавить не может – жалко, живой ведь.

А вслух спросил:

– Да понятно, что не топить, а че делать-то будем? Любка здесь вроде все места знает, она же четвертый раз у бабушки отдыхает.

– Все да не все, – загадочно улыбнулся Сашка, подмигнув братьям. – Да, пацаны?

– Ты… – Глаза младшего, Ваньки, восхищенно расширились. – Ты хочешь к каменюкам пойти?!

– Ага.

– Да ты че?! Туда же батя запретил ходить! И остальным тоже нельзя! Туда вообще никто не ходит!

– Вот то-то и оно! Поэтому и Любка не знает, где это! А там, за каменюками, между прочим, тоже пляж есть, и еще получше этого!

– А ты откуда знаешь? Ты че… – Теперь уже и Сенька ошарашенно вытаращился на старшего брата. – Ты туда… ходил?!

– Можно подумать, что ты не ходил!

– Не-е-е, не ходил, страшно. Все говорят: там плохое место. Там люди пропадают!

– Бабьи сказки это – негде там пропасть, поверь! Мы с Гришкой там все облазили – никаких ям или провалов, зато такое классное ощущение, когда внутрь залазишь! Словно пузырьки в крови появляются, щекотные!

– Это с каким Гришкой, – нахмурилась Надя, – с бабы Зины внуком?

– Ну да. А откуда ты его знаешь? Он же в этом году не приехал! Мы с ним прошлым летом туда тайком ходили, Гришка подбил. И вот, видишь, я живой и невредимый!

– Ага, а Гришка твой?

– А чего Гришка? Баба Зина сказала, что он в лагере, вот как Любка была.

– Ничего не в лагере, он в санатории!

– В каком еще санатории? Че еще за санаторий? Как санстанция, что ли? – усмехнулся Сашок.

– Нет, не санстанция! Санаторий – это типа больнички, но у моря, или у источника целебной воды, или вот как с Гришкой – лечебные грязи.

– Чего-о-о? – расхохотался Сенька. – Гря-а-а-ази? Лечебные? Так это че, наша Хавронья лечится в хлеву, так?

– Дурак ты, Сенька, – насупилась Надя. – В школе надо учителей слушать и журналы с газетами читать. Есть специальные грязи, с какими-то лекарствами природными внутри, ими обмазывают больное место, чтобы лекарство через кожу внутрь попало. И Гришку в такой отправили, куда-то в Крым.

– А ты откуда знаешь?

– Слышала, как баба Зина с нашей бабулей разговаривала и плакала при этом.

– Плакала? – посерьезнел Сашка. – Почему?

– Потому что Гришка твой обезножел.

– Как это?

– А так это. Баба Зина рассказывала, что после того, как Гришка вернулся отсюда в город, у него начали сохнуть ноги.

– Сохнуть? – хихикнул Ванька. – Как яблоки на солнце?

– Глохни! – Ванька ойкнул и схватился за ушибленный братом затылок, а Сашок нетерпеливо повернулся к Наде: – Что значит – сохнуть? Как ноги могут сохнуть?

– Не знаю, так баба Зина сказала. Короче, к Новому году Гришка уже не вставал с постели, и с той поры – по больницам да по санаториям. Но ничего не помогает, вроде ему инвалидность определять будут.

– Ни фига себе!

– Вот тебе и каменюки!

– А при чем тут каменюки? Со мной-то все в порядке! К тому же Гришка внутрь не лазил, засс…л! Ох ты, – Сашка озадаченно почесал затылок. – Я щас вспомнил. Он ведь обосс…л каменюку-то! Я ему еще говорил – иди вон к дереву, тут нельзя, а он ржет: можно! И все четыре угла обдул!

– Не, ребята, – боязливо поежился Ванька, – я туда не пойду! Ну его! Лучше Любку потерпеть, чем потом без ног остаться! И батя выпорет, если узнает!

– Я тоже не пойду, – твердо произнесла Надя. – И Петю не пущу. Я чувствую – там действительно плохое место.

– Да я и сам че-то расхотел, – криво усмехнулся Сашка. – Я ж не знал про Гришку-то! К тому же к этим каменюкам идти далековато, и через лес все время, а там кусты цеплючие такие.

– Да что за каменюки вообще? – жалобно произнес Петя. – Вы хоть объясните!

– А, здоровые такие халабуды из камня, похожие на собачьи будки каких-то великанов. С дыркой посередине. Там здорово, конечно, но… Раз такое дело, лучше действительно не лезть.

Ну не лезть, так не лезть. Будем и дальше держать Любку за пустое место. Нет, не за голову.

Но ребята все же полезли. С яблони вниз, завтракать. Тем более что и баба Фрося, закончив, видимо, с очисткой внучки от внешней грязи, звала не один раз и грозилась полотенцем по тощим задницам настучать.

В летней кухне уже сидела за столом отмытая до скрипа сестра, и при виде детей действительно начала скрипеть. Гадости всякие.

Взрослые, как обычно, порекомендовали Любе не болтать за едой, она, как обычно, огрызнулась, тут же получила пинок ногой под столом, злобно вперилась глазами в невозмутимые лица братьев – Надя, она знала, пинаться исподтишка не станет – в общем, ничего нового.

Судя по всему, дети и думать забыли о походе к каменюкам. А вот Петя забыть не мог. Зацепил его рассказ брата, всерьез зацепил, а вот чем – мальчик не понимал.

Действительно ведь страшно: вон неизвестный Гришка калекой стал, а он, Петя, и так калека. Он знает, что это такое – непослушное, скрюченное, предательское тело.

Но его тело пусть плохо, но все же двигалось. И мальчик даже представить боялся, как это – лечь камнем и больше не встать.

Но мысли Пети встревоженным пчелиным роем крутились вокруг неведомых каменюк. И так отвлекли мальчика, что он даже пронес ложку с кашей мимо рта, вызвав град насмешек со стороны Любаши.

Этот град был таким тяжелым и болезненным, что вмиг разметал пчелиный рой «каменных» мыслей.