Убийство со взломом - Харрисон Колин

– Не слушай его, – раздался приятный смех Кэрол. – Боли я буду только радоваться. Я столько лет этого ждала…

– Ну конечно же, Кэрол!

– Как Дженис?

– Я ее почти не вижу.

– Бедный, бедный Питер. Ты ведь просто не можешь без Дженис! – Смех Кэрол зазвенел колокольчиком, и Питер лишний раз убедился, как прав брат, считая Кэрол безумно привлекательной. – Скажи ей, что я велела ей, когда придет, сделать тебе массаж спины.

– Ладно, – еле слышно буркнул он.

– А теперь Бобби хочет еще что-то сказать.

– Значит, на востоке все в порядке? У всех у вас все нормально?

– Не волнуйся, Бобби. И думай о ребенке.

Он повесил трубку и откинулся на спинку отцовского кресла, ненавидя себя за то, что лгал брату, и зная, что поступить иначе он не мог. Лучше пусть ложь, чем стыд. От кресла пахло отцовским запахом. Сколько раз наблюдал он отца сидящим в этом кресле, склонившимся с карандашом в руке над этим столом с разложенными на нем финансовыми документами! Все эти счета, бумаги ему самому теперь так знакомы, что даже грустно – дистанция между ним и отцом сократилась, он и сам теперь то и дело выписывает чеки, просматривает банковские отчеты, хранит аптечные и телефонные счета, биржевые ведомости, бланки страховок, договоры о кредитах, сообщения о пенсионных отчислениях, бессмысленные рекламы новых хозяйственных приспособлений, стопки использованных чеков, сохраняемых на случай финансовой инспекции. Он вытянул средний ящик стола: ключи, марки, ручки, какие-то письма, скрепки, сломанный пульт от гаражной двери, старый спичечный коробок, ворох семейных фото. Все эти бумаги, некогда заключавшие в себе нечто таинственное, теперь стали мостиком между миром реальности и их семейным островком.

Он заметил чековую книжку родителей и от нечего делать взял ее в руки. Он пролистал ее с конца к началу: все те же повторяющиеся чеки оплаты за газ, за продукты, страховка и так далее. Чеки аккуратным почерком выписывала мать, но каждую неделю отец подводил баланс, выводя общую цифру расходов, обычно колеблющуюся в районе трех тысяч долларов. В конце месяца напротив каждого чека появлялась птичка – отец сверял записи с банковскими. Так продолжалось годами, неизменная устойчивая гармония чеков и подсчетов, свидетельство полного доверия и стабильности.

Он пролистал несколько страниц и наткнулся на имя Дженис.

Вот оно – такая прозаическая запись, сделанная материнской рукой. Чек на десять тысяч долларов, выписанный четыре дня назад. Далее следовал депозит на ту же сумму, говоривший о том, что деньги, взятые для этой цели, по-видимому, были сняты с накопительного счета. Дата в точности совпадала с решением Дженис отказаться от его денег. Пролистав, теперь уже внимательно, каждую страничку, других выплат Дженис он в книжке не увидел. Оба документа выглядели так буднично – простые записи, простые цифры, – словно ничего и не случилось, словно это нормально для свекра и свекрови помогать невестке бросить их сына, тем самым предавая его так, как его еще никто и ни разу в жизни не предавал.

Он укрылся, возможно, от пережитого шока в нише холодного анализа, обычно возвращавшего ему равновесие, хоть и отрывавшего от его жизни еще кусочек. Надо было обдумать мотивацию решения этих троих, каждого порознь и всех троих вместе, обмануть человека, столь ими любимого. Итак, Дженис пообщалась с матерью. Дженис из гордости и четкого понимания, что хорошо и что плохо, вряд ли стала бы ей звонить. Мать неоднократно справлялась о Дженис, после чего, что вполне в ее духе, решила действовать самостоятельно и, возможно, даже наведалась к ней в приют в дневные часы. Просить денег Дженис не стала бы, но, должно быть, с матерью говорила в открытую. Выпытывать у него подробности их ссоры мать не захотела, не желая встревать в его личную жизнь. Если Дженис решила его оставить, следовательно, как могла заключить мать, зная характер Дженис, решение это продуманное и взвешенное. Матери известно, что Дженис не могла бы сделать столь серьезный шаг сгоряча. Как женщина умная и решительная, мать прекрасно поняла, в чем нуждается Дженис и на что она рассчитывает, и захотела ей помочь, решив, что если уж дело дошло до развода, то пусть он пройдет максимально гладко и безболезненно для всех заинтересованных лиц. Не надо злобы и ожесточения – просто наступает новая жизненная фаза. Возможно, мать думала при этом: таким образом я извинюсь за сына и за все его грехи в отношении тебя…