Убийство со взломом - Харрисон Колин

– Не цепляйся к словам. Ладно. Увидимся завтра в восемь. Пока.

Она повесила трубку.

Он стоял в комнате, в которой еще звучали произнесенные ею слова, и пытался понять, как могло случиться, что Дженис ускользнула от него. Единственное положительное, что можно извлечь из ежедневного копания в чьем-то дерьме, это хорошее знание человеческой психологии. Но может быть, брак разрушает, в частности, и это. Становишься скрытным, стремишься к обновлению, старые клетки постепенно отмирают.

Он набрал номер новой квартиры Дженис в надежде, что ошибся. Щелчок, потом гудок и мертвая тишина. Нет соединения. Набранный вами номер в настоящее время… Его жена, последний грустный опыт интимного общения с которой был месяц тому назад, покинула свою квартиру, и где она теперь, ему было неизвестно.

Пора было ложиться, и ему предстояла неприятная процедура установки будильника. Дженис всегда просыпалась рано и отправлялась вниз медитировать, после чего будила его. Вставал он всегда с трудом. Потому что постоянно не высыпался. Он поставил радио на «KYW-60», там были новости. Дженис ненавидела слушать новости.

– Как ты можешь после того, как ночью занимался сексом, просыпаться под эту дребедень? – возмущалась она в то время, когда они занимались сексом еженощно. – Это же так тяжело!

– Ну, мы вообще люди тяжелые.

– Это ты тяжелый!

Он выключил свет и в мгновенно наступившей тьме неуверенными шагами пошел к кровати. Под одеялом перед ним проплыли одиннадцать с хвостиком лет, заполненные Дженис: последний их год в колледже, потом Пенсильванский университет, где она получала стипендию, за него же платили родители, раздельное проживание, затем совместное. Его родители смотрели на это вполне благосклонно. Потом венчание в старинном трехсотлетнем квакерском Молитвенном Собрании, к чьей общине принадлежали его родители, произнесение слов клятвы посреди пустоты простой белой залы в присутствии друзей, молча наблюдавших за церемонией. Перед лицом Господа и лицами собравшихся здесь друзей наших я беру в законные супруги тебя, Дженис. Он был ей верен, обеспечил ей достойную жизнь, был хорошим любовником. Но он очень уставал на работе и по воскресеньям отказывался отправляться на пикники в Фермаунт-Парк, когда она ему это предлагала, и еще его слабо занимала та борьба за самоопределение, которую она вела. Когда она заговаривала о детях, он был непреклонен, и не потому, что не любил детей, просто он все сильнее чувствовал, что не устраивает ее. Дженис искала в нем возможности самоутверждения, простого и элементарного, которое не могли ей предоставить родители. В конце концов, он происходил из хорошей семьи, принадлежал к привилегированным слоям, что заставляло его ставить ее нужды впереди своих, и это было хорошо, так как без него она не могла бы выбиться из жалкой колеи, которую ей уготовила вся ее семейная история. Ей надо было постоянно чувствовать себя любимой, а такой любви она не находила – ни в нем, ни даже в себе самой. Казалось, он лишь мучит ее своими недостатками; и он стал постепенно отдаляться, с каждым годом все больше охладевая. Дженис же все больше увлекалась профессиональным подходом к их браку; ему оставалось лишь надеяться, что скоро она это оставит, прекратит выискивать в их отношениях моменты, исключив которые можно опять «все наладить», – так копается в двигателе механик, пытаясь запустить машину, – и поймет наконец, что он нормальный и неплохой парень, любящий ее настоящей, земной любовью, любящий безусловно и безоговорочно. Разве это так уж мало? Думая о том, куда она, черт возьми, делась, он досадливо ворочался в постели, пока не заставил себя спокойно лечь на спину. Невозможно было быть в постели и не чувствовать ее рядом. Его член, при всей его тренированности, напружился. Питер лежал под одеялом, время от времени рассеянно поглаживая его и вспоминая поцелуи Дженис и то, как она вскакивала с постели, чтобы надеть свой колпачок, и как он в то время, как она направлялась к двери, видел неясный треугольник между ее бедер, и как он забывал обо всем, забывал обо всех перипетиях дня, пока она была в ванной, и нежился между простынями, полный любви и довольства, ожидая ее. Она возвращалась, и даже исходивший от нее слабый лекарственный запах пасты действовал на него возбуждающе, вызывая приятные ассоциации. Таблетками она не пользовалась, хотя ее гинеколог ей это и предлагал. Обычно Питер и Дженис спорили, сначала добродушно, а затем не очень, насчет того, кто будет покупать толстые белые тюбики этой пасты. Ему не нравилось, как он, должно быть, выглядел, покупая их. Дженис же считала, что таким образом он «вносит свой вклад и принимает участие». Уж такую-то малость по сравнению со всем, что приходится терпеть ей, он может сделать! Но все равно он смущался, покупая эти тюбики. Ему не нравилось и то, что паста эта оставляла у него потом ощущение липкости, и он чувствовал даже безотчетную обиду за то, что она не пользовалась таблетками. Какое-то странное, жестокое наказание заставлять его покупать эту ненавистную противозачаточную пасту, в то время как по иронии именно Дженис хотела детей. В конце концов в одно субботнее утро он отправился в аптеку, где закупил целых двадцать огромных тюбиков, надеясь, что такая покупка заставит Дженис заткнуться на эту тему и ему не придется больше ходить в аптеку за тюбиками, по крайней мере, года три, если считать, что одного тюбика хватает примерно на тридцать раз. Но Дженис лишь улыбнулась.