Суд Линча - Троицкий Андрей

– Наверное, теперь твои, – Мельников дышал ртом, как дышат астматики, часто и тяжело. – Елена сделала все, чтобы они стали твоими. Перед смертью она думала, как сообщить тебе о месте тайника. Возможно, хотела оставить записку. Побоялась, что её найдут. И точно, Ярцев после убийства обшарил все углы. Она придумала… Придумала поставить на камин и на журнальный столик эти снимки. А мы не поняли сразу. Не поняли.

Леднев посмотрел на часы, ещё минуты три в запасе оставалось.

– Но ты ведь сумасшедший, – сказал Мельников. – Я даже знаю, что ты сделаешь с ними. С этими деньгами. Ты постараешься снять новый фильм. Ты все деньги всадишь в кино, – Мельников на секунду задумался. – Возможно, именно этого и хотела твоя Елена Прекрасная? От себя она уже ничего не ждала. А от тебя хотела шедевра. Может, этого и хотела.

– Не знаю, – Леднев посмотрел на закрашенное оконное стекло. – Кто сейчас скажет, чего она хотела?

– Попроси у сестры воды, – дыхание Мельникова успокаивалось. – Пить хочу.

Леднев встал, обошел ширму, надеясь увидеть на прежнем месте сестру с раскрытой книгой, но стул оказался пуст. Подойдя к тумбочке у двери, Леднев налил из графина полный стакан воды и, бережно неся его перед собой, вернулся к кровати. Сев на стул, он поднес стакан к губам Мельникова. Несколько капель скатилось по подбородку, упало на окровавленную рубаху. Леднев поставил недопитый стакан на подоконник и вытер влажные губы Мельникова носовым платком.

– Слушай, – сказал Мельников, – слушай, сколько у нас ещё времени?

– Времени? – Леднев взглянул на часы. – Времени больше нет. Сейчас врач вернется.

– Тогда слушай, – Мельников вобрал в себя побольше воздуха.

Леднев услышал тихий скрип дверных петель: возвращался врач.

– Слушай, – Мельников облизнул губы кончиком языка. – Я просил позвонить тебе не из-за денег. Ярцева ты сможешь встретить завтра на Камышинской улице возле входа в туберкулезный диспансер рядом с бюстом Сеченова. Он будет ждать одного человека. Минут пять будет ждать. Потом уйдет.

Кто– то сзади потрогал Леднева за плечо.

– Пора, батенька, – Александр Николаевич выразительно смотрел на наручные часы. – Пора и честь знать.

Леднев встал.

– Пожалуйста, ещё одну минуту, – сказал он. – Только одну минуту.

– Хорошо, ещё одну.

Врач с недовольным видом ушел за ширму и занял стул сестры. Леднев шагнул к Мельникову, приблизив ухо к самым его губам. Мельников снова задышал неровно и тяжело.

– Теперь тебе решать, – сказал он с усилием, – все устроишь сам или Ярцева возьмет милиция. Но эпизоды убийств Елены и Агафоновой вряд ли смогут доказать в суде. У Ярцева, должно быть, уже есть хороший адвокат. Годика через четыре он освободится, – Мельников проглотил застрявший в горле комок. – Тебе решать. А сроку у тебя до завтра. Если надумаешь действовать сам, позвони врачу. Попроси передать мне, что тетя жива-здорова. Или ещё что-нибудь. Если не позвонишь до трех часов, успею переговорить с Шатровым. Тогда Ярцева прихватит милиция, – Мельников с трудом справился с дыханием. – Решай, Иван. Делай выбор, – Мельников откинул голову на железную спинку кровати, поднял рот кверху.

– А теперь иди, – сказал он громко.

– Да, конечно, – пробормотал Леднев. – Спасибо.

* * *

Выйдя из больничного корпуса и сев за руль, Леднев решил сейчас же немедленно ехать на дачу и забрать деньги. Но вместо этого поехал домой. Если деньги действительно там, в этом почерневшем некрашеном душе, дверь которого заперта лишь на ржавую щеколду, если деньги лежат там уже несколько месяцев, пролежат и ещё день. И год пролежат, и пять, и десять, пока не сгниют от сырости. Старый душ, если разобраться, совсем неплохой тайник.

«А сколько дают за умышленное убийство? – спросил себя Леднев. Сколько дают, если убийцу ловят с дымящимся пистолетом в руке? Учитывая смягчающие обстоятельства, отсутствие судимостей? Много, как ни крути, много. Убийство есть убийство, мокрое дело. Притянут и Мельникова, как соучастника. Это вполне возможно. А в колонии, если повезет, можно пристроиться руководить самодеятельностью. Это если повезет. А Мельников? Его дети, жена его? Да они проклянут тебя, потому что нельзя восстанавливать справедливость подсудными методами. И в рожу плюнут. И окажутся правы. Жертвуй собой – это пожалуйста. Но зачем отнимать у детей отца, а у жены мужа? И во имя чего? Во имя жгучей ненависти к убийце. А есть ли, говоря по правде, эта жгучая ненависть в твоей душе, осталась ли она там, в сердце?»