Последняя любовь президента - Курков Андрей Юрьевич

– А мама где? – спрашиваю я и ловлю себя на том, что беспокоюсь о Мире почти по-родственному, словно это я отдаю ее замуж.

– Она не придет, – грустно отвечает Мира. – Витя ведь не еврей, он из Молдавии.

– Только из-за этого? – удивляюсь я.

– Не только. Мама сказала, что она по кочегаркам не ходит!

– Кочегарки разные бывают, – успокаиваю я Миру, давая понять, что эта кочегарка мне нравится.

Мой взгляд останавливается на старом продавленном диване, стоящем в углу просторного помещения. На нем, наверно, был зачат их будущий ребенок.

Мой взгляд проверяет размер живота Миры. Ее беременность пока не заметна.

Окошки здесь только под потолком, к тому же маленькие. Узлы железных труб и топка с горой брикетов угля нам не мешают – они как бы в стороне, под противоположной торцевой стенкой, за клубами сигаретного дыма.

Я опять смотрю в глаза Мире. Она же не может оторвать взгляда от своего Вити – длинноволосого худого парня в джинсах и цветастой «гавайской» рубашке навыпуск. Только он, к сожалению, не смотрит на невесту. Он болтает с двумя приятелями. Мне хочется ее отвлечь. И я сообщаю ей то, что до сих пор хранил в тайне. Сообщаю об исчезновении могилы и памятника Давида Исааковича.

– А это мы его перезахоронили, – спокойно говорит мне Мира. – На Сырецком кладбище. У него там мама лежит.

– Это же сколько денег стоило?! – удивляюсь я.

– Еврейский Фонд Памяти заплатил.

Разговор исчерпан. Я, оказывается, переживал, говорить ей или нет; мучился от того, что решил не говорить, а тут все просто! Проехались своим же еврейским бульдозером по прошлому Давида Исааковича, переселили в коллектив, чтобы не выделялся! Не дали ему остаться и после смерти таким же отшельником, каким он был при жизни! Мы-то его с отцом Василием лучше понимали, чем эти.

Стол уже заставлен, народу топчется человек тридцать. Самое время рассаживаться да начинать отмечать событие. Скамейки, то есть доски, поставленные на табуретки, уже готовы. Надо дать сигнал.

– Горько! – кричу я.

И вижу на повернутых ко мне лицах этих ребят полное недоумение. Я смотрю на них тоже озадаченно, но потом, проследив за направлением взгляда девушки, украшенной красными шну-рочками, болтающимися и на шее, и на запястьях рук, понимаю, что она рассматривает мой галстук, смотрит на него, как на кобру, готовую к прыжку. И в глазах ее – затуманенный ужас.

«Ну, Мира, ты влипла!» – думаю я и понимаю, что надо отсюда уходить.

Оборачиваюсь, гляжу на невесту. А сказать ничего не могу. Язык не поворачивается.

– Эй, пацаны! – громко говорит кто-то. – Шампань перегрелась! Надо открыть!

И гости начинают усаживаться за фанерный стол, передают друг другу одноразовые картонные тарелочки, открывают пластмассовые судки.

«А может, они все из Молдавии? – думаю я. – Поэтому и кажутся мне иностранцами?»

– Эй, Мира! – зовет невесту жених Витя, похлопывая ладонью по свободному месту на скамейке рядом.

А я стою и думаю: остаться или уйти? Стою и не могу принять решения.

– Эй, открой бутылку, а то у меня не получается! – Девушка в черных кожаных шортах и маечке протягивает мне бутылку водки.

Я с трудом откручиваю крышечку, возвращаю бутылку.

– Садись! Не маячь! – говорит мне весело та же девушка в кожаных шортах и так же, как Витя Мире, похлопывает по свободному месту на скамейке. Рядом с ней.

Я присаживаюсь.

– Что-то у меня от этой дури крыша едет, – жалуется мне сосед справа.

Я киваю. Делаю вид, что сочувствую. Предлагаю ему налить водки.

– Ты что? – пугается он. – Нельзя смешивать грешное с праведным!

«Ладно, – думаю я. – «Праведное» я не курю, буду грешить».

И наливаю себе полный пластмассовый стаканчик водки.

206

Воздушное пространство. 18 января 2005 года.

За бортом «боинга» – минус пятьдесят два. В душе – ноль. В стаканчике – сорокаградусная водка. Первый раз за долгое время мне не захотелось виски. Может потому, что в баре бизнес-класса оказалась лишь бутылка «Teachers». В переводе «Виски учительское». Может, это и неправильный перевод. Возможно, это просто фамилия такая у владельца торговой марки. Но меня эта деталь вывела из себя. Точнее, не вывела, а оттолкнула. Не надо меня учить. Я об этом и Владимиру говорил еще сегодня утром перед отъездом в аэропорт. Но он слушал мои слова с каменным, спокойным выражением лица, словно я нес бред, а он был психиатром, пережидавшим мой приступ.