Пружина для мышеловки - Маринина Александра Борисовна

– Нет.

– И вам нужно было всего лишь подтвердить или опровергнуть это мнение. В пользу того, что ваш доктор не ошибся, свидетельствует и мое заключение. Никаких факторов, говорящих о том, что врач-психиатр заблуждается, я не обнаружил. Но это только начало, точку ставить еще очень рано. Если вы собираетесь копаться в этом деле, вам предстоит очень большая работа. Очень большая.

– Но вы сказали, что нашли свидетельницу. Эту…

– Шляхтину Елену Васильевну, – подсказал Пинчук. – Да, я ее нашел. Но я добавил одно маленькое слово: почти.

– И что это означает?

– К сожалению, Елена Васильевна Шляхтина скончалась.

– Когда?! – в отчаянии воскликнул Андрей.

– Давно, Андрей Константинович, очень давно. В семьдесят шестом году. В конце семьдесят пятого она давала показания, изобличающие гражданина Личко в совершении убийств, а в середине семьдесят шестого покончила с собой.

– Ничего себе! – протянул Мусатов. – Совесть замучила?

– Не знаю, не знаю, – адвокат покачал шариком-головой, – это надо разбираться. Но все, что я мог о ней узнать, есть в этой папке, и вы имеете возможность ознакомиться. Во всяком случае теперь вы не можете пойти к ней и спросить, зачем она давала ложные показания и кто ее заставил это сделать. Там, в папочке, список людей, которые знали Елену Васильевну и могут хоть что-то о ней вспомнить. Времени-то прошло – ого-го! Без году тридцать лет. С некоторыми из этих людей я сумел встретиться и поговорить, результаты бесед там же, в папке. Вам рассказать, или сами почитаете?

– Если не трудно, расскажите.

Елена Шляхтина родилась в тысяча девятьсот пятьдесят первом году в Московской области, в небольшой деревне на самой границе со Смоленской областью. В шестьдесят восьмом году закончила среднюю школу и приехала в Москву, устроилась рабочей на фабрику «Красный Октябрь», получила место в общежитии. В семьдесят пятом году, на момент производства допросов по уголовному делу в качестве свидетеля, работала все там же и проживала все в той же общаге. Адрес общежития в уголовном деле был, но это мало чему помогло, потому как в настоящее время не то что общежития – самого здания уже нет. Какими-то невероятными усилиями Пинчуку удалось разыскать десятка два женщин, работавших тридцать лет назад на фабрике и живших в общежитии, из этих двух десятков только одна припомнила Лену Шляхтину, но зато она помнила и имена тех, кто жил с ней в одной комнате. Этих трех работниц Виктор Альбертович тоже нашел, к счастью, все они жили в Москве или ближнем Подмосковье. Лену они, конечно, помнили, то есть помнили, что она была, жила вместе с ними, спала на соседней койке, но вот воспоминания о ней за тридцать лет претерпели всяческие метаморфозы, стерлись, исказились и дополнились домыслами. Тем более, что вспоминать-то особенно было и нечего.

Лена Шляхтина была девушкой замкнутой, высокомерной, с соседками по комнате в близкую дружбу не вступала, посему особой любви к себе с их стороны не вызывала. Она была очень красивой, в этом все три бывшие работницы «Красного Октября» сошлись единогласно, но вот был ли у нее ухажер или жених, не знали. Лена их в свою личную жизнь не посвящала, ничего не рассказывала, а в общагу к ней никто не приходил, это точно. И имени Олега Личко они никогда не слышали.

Еще они припомнили, что Лена была слаба здоровьем, часто брала больничный, но болела не в общежитии. У нее была какая-то подруга, которая за ней во время болезни ухаживала. На вопрос, чем же болела Шляхтина, ее соседки по комнате только пожимали плечами: что-то с головой, но не в смысле психического заболевания, а мигрени какие-то, головокружения, в общем, что-то такое. Сама Лена говорила, что у нее в десятом классе было сотрясение мозга, а на носу выпускные экзамены, и она не лечилась как следует, скрывала от врачей симптомы, чтобы ее поскорее выписали из больницы. Она не хотела пропускать экзамены, потому что собиралась поступать в институт. Ей могли бы дать справку о том, что она освобождается от выпускных экзаменов по болезни, но Лена боялась, что это может повредить ей при поступлении в институт. Все-таки не сломанная нога, а голова, мало ли, как отнесутся. В какой институт? Нет, этого она, кажется, не говорила. Но судя по тому, что в том же году поступила на фабрику, на вступительных она провалилась. А может, и не сдавала вовсе. В общем, после той незалеченной травмы черепа у нее частенько возникали основания для бюллетеня.

Самым большим своим достижением Виктор Альбертович Пинчук считал то, что ему удалось выяснить имя той самой подруги, которая ухаживала за Шляхтиной, когда та болела. Эта девушка казалась адвокату наиболее перспективным фигурантом, ведь с ней Елену наверняка связывали отношения совсем иные, нежели с соседками по комнате в общежитии, с которыми она почти и не разговаривала.

Одна из женщин – бывших соседок, Лидия Смычкова, припомнила, что однажды слышала по радио передачу «Молодые поэты»: в ней молодые поэты читали свои стихи. Среди прочих она вдруг услышала женский голос, который произнес: «Стихотворение посвящается моей подруге Елене Шляхтиной», и дальше зазвучало стихотворение. В поэзии Лидочка Смычкова не разбиралась и стихами не интересовалась, поэтому в поэтические строчки не вслушивалась, а думала о том, что это за Елена Шляхтина такая, которой стихи посвящают, их соседка или просто тезка-однофамилица? В конце передачи диктор сказал: «Вы слушали передачу «Молодые поэты». Стихи звучали в исполнении авторов…» и дальше последовал перечень нескольких имен. Лида внимательно слушала, среди всех названных имен женским было только одно – Майя Истомина. Значит, это Майя Истомина посвятила свое произведение Лене Шляхтиной? Все-таки очень интересно было узнать, это их Ленка или какая-то другая. И Лида, не смущаясь, задала Шляхтиной вопрос. А та, не моргнув глазом, ответила, мол, да, Майя Истомина – ее подруга. И больше ни слова не сказала. А девочки и выпытывать не стали, видели, что Лена и без того сквозь зубы с ними разговаривает, словно она королева, а они – так, пыль под ногами. Станешь акцентировать внимание на том, что настоящая поэтесса ей стихи посвящает, так вообще нос задерет – на кривой козе не подъедешь.

Одним словом, девушки-соседки Лену Шляхтину не жаловали. Но Майя Истомина – это нечто совсем другое, не станет же человек посвящать стихи тому, к кому плохо относится. Значит, это совершенно другой уровень отношений и другое их содержание.

– Так что, Андрей Константинович, решайте, кому идти к Истоминой, вам или мне. Это я оставил на ваше усмотрение. Если кто и знает об отношениях Шляхтиной с вашим… прошу прощения, с Олегом Петровичем Личко, то только она. Если не она, тогда вообще никто. Такая вот получается картинка.

– Я сам пойду, – решительно сказал Андрей. – Вы сделали для меня то, чего я сделать никогда не смог бы. Но есть вещи, которые человек должен делать сам. Все-таки это мое семейное дело. Если уж не справлюсь, тогда снова к вам обращусь.

– Как угодно, – развел руками Пинчук. – Всегда к вашим услугам.

– Что известно об этой Истоминой? Кто она, чем занимается, где живет?

– В Москве она живет, – Пинчук почему-то вздохнул. – Вот так уходят люди из памяти – и словно их не было.

– Вы о Шляхтиной?

– Да нет, я как раз об Истоминой. Майя Истомина в свое время была известной писательницей. Я, например, зачитывался ее произведениями, но это было давно. Теперь о ней мало кто помнит. А ведь какая была известная! Ну хорошо, Андрей Константинович, ее координаты есть в папке, адрес, телефон, так что дальше вы сами решайте, когда и как действовать.

Он склонил голову набок, будто прислушиваясь, и удовлетворенно улыбнулся:

– Жена вернулась. Значит, скоро будем обедать. Юля! Юлька!!! – надрывно засипел он и тут же зашелся надсадным кашлем.

Девушка ворвалась в комнату через несколько секунд.

– Что случилось, папа? Тебе плохо?

– Да мне отлично! Где цветы? Мама пришла.

– Цветы у меня в комнате. Уже нести?

– Неси быстрее, пока мама их не обнаружила. Тоже мне, великий конспиратор. Надо было сразу их сюда принести, а она дождалась, пока мать домой придет, – ворчал Виктор Альбертович.

Впрочем, в его ворчании было куда больше любви, чем негодования.

– Представляешь, моего деда звали Альбертом Пинчуком. Могу себе представить, сколько он натерпелся из-за своего экзотического имени в сочетании с такой фамилией.

Андрей фыркнул. У них что, семейная особенность читать чужие мысли? Несколько раз он ловил себя на том, что Виктор Альбертович произносит вслух то, о чем Андрей едва успел подумать, и отвечает на пришедшие в голову, но не заданные вопросы. А теперь вот его дочка демонстрирует чудеса проницательности.

– Знаешь, мне это тоже пришло в голову, но я постеснялся сказать, – признался он. – А ты как будто мысли читаешь.

– Да ну, – Юля беззаботно махнула рукой. – Ничего сложного. Просто ты мыслишь стандартно, а стандартный ход мысли угадывать нетрудно. Но вообще-то это у меня от папы, он любого человека на счет «и» просчитывает и точно знает, что он хочет сказать и в какой момент.