Инкогнито грешницы, или Небесное правосудие - Крамер Марина

– Трудно тебе со мной? – спросила, когда он оторвался от ее губ, и Женька даже не сразу понял, что она имеет в виду.

– Что?.. А… нет, котенок, ну что ты. Ты у меня единственное, что вообще есть на свете, – не выпуская ее из объятий, проговорил Хохол и снова прижал Марину к себе, чтобы она – не дай бог! – не увидела, как в его глазах заблестело что-то, похожее на слезы.

– Я не о том.

Хохол мысленно выругался и откинул голову, чтобы она все-таки не видела его лица.

– А о чем? – Ему очень не хотелось, чтобы сейчас она начала выпытывать, копаться в прошлом – потому что не готов был говорить правду, а снова врать уже стало невыносимо. – Я только о тебе…

Вот тут Марина отстранилась и поймала Хохла за подбородок пальцами, и сжала, заставив его зашипеть и опустить глаза.

– Женя… не крути, а? Ты ведь прекрасно понял, о чем я спросила. Зачем бесишь меня? Что опять стараешься скрыть?

– Мариш… пусти, больно ведь, – он попытался освободиться, но Коваль держала крепко.

– Ну, так отвечай – и свободен, – насмешливо протянула она.

– Я не понимаю, чего ты хочешь. Чтобы я в очередной раз прямо тут в грязь брюхом плюхнулся? – тоже начал заводиться Хохол, перехватив Маринину руку и надавив на запястье так, что Коваль охнула и разжала пальцы. – Опять на те же рельсы? Вспомнила прошлое, ага? Наковальня в тебе проснулась? Ну, так будь добра – со мной-то не демонстрируй!

Он развернулся и зашагал к стоянке, не понимая, что нашло на него и зачем он испортил любимой жене день рождения. Но повернуть назад он не мог. На стоянке, сев в машину, Женька закурил и решил: подождет минут пятнадцать – вдруг Марина придет. Но она не пришла ни через пятнадцать, ни через полчаса, и Хохол, окончательно разозлившись, поехал домой один.

По дороге он не отказал себе в удовольствии и заглянул в небольшой паб, где работал русский бармен Ваня, с которым у Хохла установились довольно приятельские отношения. Пить Женька не собирался – все-таки за рулем, но выкурить сигаретку, перевести дух и перекинуться парой слов с кем-то, кто, кроме Марины, владел русским языком, очень надеялся. Языковой барьер, который Хохол так и не мог преодолеть, делал его существование в Англии совершенно невыносимым. Хорошо еще, что тесть приезжал довольно часто, и тогда они долгие вечера проводили у камина за разговорами – Виктор Иванович писал очередную работу об изнанке русского криминала, а Хохол снабжал его «материалом». Да, тесть…

Женька часто вспоминал разговор, состоявшийся между ними сразу после возвращения Марины из России полгода назад. Шокированная реакцией сына на свое новое лицо, Коваль пребывала в состоянии прострации, послушно дала увести себя наверх и не выразила вообще никакого недовольства тем, что Женька распоряжается, командует. Ему это было только на руку…

Устроив Марину в ее спальне на кровати, он спустился в кухню, где суетился Виктор Иванович, готовивший завтрак. Старый журналист резво обернулся от плиты и ахнул:

– Женя! А когда вы… я даже не услышал! Грегори спустился? А Мариша где же?

– Она прилегла, – уклончиво ответил Хохол, пожимая протянутую для приветствия руку.

– Садись, я кофейку тебе… – Виктор Иванович снова повернулся к плите, но Хохол остановил его:

– Успеется с кофейком. Разговор есть. Присядем?

Виктор Иванович напрягся. Подобные фразы от зятя он слышал пару раз в жизни, и никогда ничего приятного за ними не следовало. Он сел напротив Женьки за барную стойку, сложил руки перед собой и сжал их в замок, чтобы не было видно, как вдруг задрожали пальцы.

– Что-то случилось?

Хохол молчал, собираясь с мыслями. Он еще не решил, как именно преподнесет тестю информацию об изменениях, произошедших в Марининой внешности. Но тянуть было уже некуда. Женька вздохнул.

– Виктор Иванович, дело в том… в общем… даже не знаю, как вы отнесетесь, только, пожалуйста, не волнуйтесь, ничего страшного…

– Женя! Не юли.

– В общем, Маринка лицо перекроила так, что от нее прежней вообще мало что осталось, – бухнул Хохол, чувствуя себя прыгуном в воду, которого заставили сигануть в пустой бассейн.

Тесть молчал, переваривая информацию. По его лицу пробежала тень, глаза наполнились влагой, которую Виктор Иванович неловко смахнул рукавом серой домашней кофты.

– Зачем? – вывернул он с трудом.

«А поди, сам спроси!» – рвалось у Женьки с языка, но он сдержался.

– Ну… захотела. Вы же знаете, что ее не переубедишь.

– Знаю. Но не понимаю – к чему, зачем ей эти сложности? Что с ней было не так?

– Это ее бабские штучки, – буркнул Хохол. – Я просто вас хотел предупредить, чтобы шока не было. Ее вон Грег не узнал, даже не подошел. Не знаю, что говорить, как объяснять…

Виктор Иванович тяжело вздохнул, и по выражению его лица Женька заключил: помощи не последует – тесть понятия не имел, как помочь ему в вопросе с Грегом.

– Что… с твоими руками? – словно только очнувшись, обратил внимание на его повязки Виктор Иванович, и Хохол тоже перевел глаза на перемотанные бинтами кисти.

– Это… а-а-а, так… Кислотой облился из аккумулятора.

Примерно это же он сказал Марине в аэропорту, не желая выдавать истинной причины – нелепой, почти детской попытки свести татуировки, много лет заставлявшие его в Англии прятать руки в перчатках в любое время года. Ожоги оказались глубокими, рубцы – безобразными, а левая кисть плохо слушалась и почти не разгибалась.

– Кислотой? – упорствовал тесть, и Женька кивнул.

– Помогал Машке аккумулятор поменять.

Машку, подругу Марины еще с незапамятных времен, Виктор Иванович знал. Однако что делал Женька, объявленный в розыск, в Сибири, где она жила? Взгляд тестя стал недоверчивым, и Хохол тоже вдруг понял, что слегка прокололся.

– Виктор Иванович, дела были… и с Маринкой повздорили крупно из-за этой ее операции… словом, не копайте глубже, а? – попросил он. – Врать не хочу, а правды сказать тоже пока не могу.

Старый журналист вздохнул. Дочь и зять вели такой образ жизни, при котором лучше действительно не задавать лишних вопросов.

– Что мне с пацаном делать, Виктор Иванович? – перевел разговор в более безопасное русло Женька, в самом деле обеспокоенный реакцией Грегори на новый облик матери. – Маринка с ума сходит, да что уж теперь… Раньше думать надо было. Но как Грегу объяснить?

– С Грегом я разберусь сама! – раздался в дверях голос Марины, и Хохол резко обернулся.

Она стояла, вцепившись пальцами в косяки, и ее чужое теперь лицо выглядело почти отталкивающим. Виктор Иванович охнул, прикрыв рукой рот, но сумел совладать с собой, приблизился к дочери и обнял ее. Марина так и не сдвинулась с места, и только побелевшие костяшки пальцев выдавали ее напряжение.

– Папа, если тебя что-то не устраивает в моей внешности, то придется смириться – по-другому уже никогда не будет, – сухо бросила она. – То, что я делаю с собой, касается только меня. И тебе придется принять это – или не принять, как хочешь. Но оправдываться я не буду.

– Да я же не прошу тебя оправдываться, – виновато проговорил отец, отстраняясь от нее. – Просто ты могла бы хоть иногда считаться и с нашими чувствами тоже – с Жениными вот, с моими… наконец, у тебя есть сын, который еще недостаточно взросл, чтобы понимать и принимать…

– Я же сказала – с Грегом я все решу сама! – отрезала Коваль и, развернувшись, ушла на второй этаж.

Виктор Иванович остался стоять у двери, чуть ссутулив прямые плечи и опустив голову. Хохол вздохнул – поведение жены иной раз ставило его в тупик. Марина вроде бы и любила отца, которого обрела уже во взрослом возрасте, вроде бы простила ему то, что провела детство так, как провела, – с пьющей матерью, а не в благополучной семье успешного журналиста. Но порой позволяла себе вот такой тон в разговоре, такие резкие слова и категоричные суждения, безапелляционные фразы и холод во взгляде, и от этого Виктор Иванович ощутимо терялся, сникал и старался как будто сделаться даже меньше ростом и не попадаться дочери на глаза. Хохол же в такие моменты чувствовал себя не в своей тарелке – возражать Марине он не мог, понимая, что у той есть некое право винить отца в каких-то своих детских обидах, но и позволять ей вести себя подобным образом тоже не хотел. Это несоответствие заставляло его злиться; Женька старался уйти в подвал, где был оборудован небольшой спортивный зал, и там долго колотил голыми руками макивару, чтобы сбросить злость и напряжение.

Сейчас он решил иначе.

– Пойду послушаю, о чем говорят, – пояснил тестю, поднимаясь со стула и направляясь следом за Коваль наверх.

Поднявшись на цыпочках по лестнице, Женька подошел к закрытой двери в комнату Грегори и осторожно прижался ухом. В комнате ничего не происходило, но чуткий Хохол слышал, как тяжело дышит Марина, привалившаяся спиной к двери с той стороны. Наконец она заговорила своим чуть хрипловатым голосом: