Найти в Нью-Йорке - Харрисон Колин

Русский возвращался к ней, со зловещей медлительностью взбирался по лестнице, а потом толкнул дверь, за которой была комната, полная коробок. Он нес бумажный пакет. Цзин Ли успела передвинуть свою небольшую горку вещей в другое место, подальше от окна: вдруг он придет и станет ее искать. Теперь она радовалась, что сделала это. Она наблюдала за ним в щель между коробками, уложенными стеной. Ему было за пятьдесят, волосы прилизаны и зачесаны назад, на руках — странная татуировка. Татуировка ей не понравилась: похоже на жучков. Он подтянул штаны и огляделся.

— Я знаю, что ты здесь, китайская девушка, — позвал он. — Знаю, что ты прячешься. Знаю, что ты понимаешь по-английски, понимаешь все, что я говорю.

Русский направился прямиком к тому месту, где она сидела раньше, и стал внимательно осматривать коробки. Он остановился, нагнулся и что-то подобрал.

— Ты кое-что обронила, китайская девушка, — обратился он к ней. Кажется, он держал что-то в пальцах, но с другого конца комнаты она не могла разглядеть, что именно. — Вот оно у меня где, — дразнил он. — Ты обронила чудесный длинный черный волос.

Она инстинктивно дотронулась до головы, словно чтобы убедиться в отсутствии волоса.

— Мне нравится этот волос, — продолжал русский. — Красивый. Но ты еще красивее.

От этих слов у Цзин Ли заколотилось сердце: ей стало страшно.

— Ты же видишь, я тебя помню, китайская девушка. Помню, как ты смотрела дом. Примерно полгода назад. На тебе была шикарная одежда и обувь. Обувь настоящей бизнес-леди. И я помню, что ты не вернула ключ. Так делают многие — и ничего, пускай. Но тебя я приметил. Еще бы! Приметил, потому что ко мне никогда не приходила смотреть дом такая миленькая китайская дамочка. Теперь я знаю, что ты здесь, а эти люди тебя ищут. Они мне сказали, где они остановились.

Он присел на одну из коробок и закурил.

— Думаю, тебе надо со мной поговорить. Эти люди заплатят мне, если я им скажу, где ты. Они сказали — дадут мне тысячу долларов. Если я им скажу, что ты здесь. Но по-моему, они плохие люди. А ты — славная девчонка. — Он говорил задумчиво, держа сигарету так, словно обращался к ней, а не к Цзин Ли. — Почему эти люди хотят тебя найти? Тот, со смешным пластырем на носу, похоже, в большом затруднении, ты знаешь? Зачем им тебя искать? Я задаю себе этот интересный вопрос. И думаю, что, может, ты захочешь со мной немного поговорить. Поговорить с одиноким русским. Русские и китайцы — это хорошо. Я добрый русский, ты увидишь. — Он открыл свой пакет. — У меня тут сок, бублики, яблоки. — Он поставил пакет на пол. — Придает сил. Очень помогает думать. Хочу, чтобы ты подумала, как подружиться с одиноким русским. Если ты всего разок со мной подружишься, я скажу этим китайцам, что ты ушла, что тебя тут нет. Думаю, для тебя это хорошая сделка. Похоже, я тебе немножко понравился, еще тогда, раньше, и теперь ты подумаешь: да, наверное, это хорошая сделка. Всего разок. Там, внизу, есть хороший матрас, я положу на него одеяло. Я скоро вернусь, примерно через час. А пока запру дверь внизу. Ты не сможешь убежать.

Она слышала, как русский выходит из комнаты, слышала, как под его тяжелыми шагами скрипят рассохшиеся доски. Решится ли она выйти? А вдруг он ждет за дверью! Откуда он узнал, что она голодная? Она подобралась к пакету и исследовала его содержимое.

В пакете яблоки. Приятно пахнут. Вкусные. Но все равно — хуже ничего не придумаешь…

Она прошла такой долгий путь, что уже не помнила каждый свой шаг, и у нее хватало мужества не думать о преодоленном расстоянии. Родилась она на безводной равнине, в крестьянской семье. Своей воды у них не было, только водокачка в деревне. Отец вырос в деревне, но никогда ее не любил. И вообще он не походил на крестьянина. Свиньи хворали, у них капало из носа. Ее деду разрешили посадить за хлевом три яблони. Он удобрял их куриным пометом, который собирал на дороге. Отец занял денег в деревенском совете и отправился в Шанхай, где три года продавал мучных червей на птичьем рынке, а уже потом выписал к себе мать. И еще через год, после того как мать добилась успеха в продаже червей, а отец открыл свое дело по перевозке бамбуковых подпорок-лесов со стройки на стройку, они решили забрать к себе их с Ченом. Бабушка, рыдая, улеглась в постель и заявила, что ее все бросили и теперь ей пора отправляться к предкам. Дедушка, которого Цзин Ли любила больше всех, больше всех в жизни, больше всех, кто был в прошлом и мог ей встретиться в будущем (кроме, конечно, детей: о, как она надеялась, что когда-нибудь у нее появятся дети), — дедушка на фургоне отвез Цзин Ли и Чена на железнодорожную станцию, дав им небольшой мешок с яблоками, рисовыми шариками и соленой свининой, все это — из его собственного хозяйства. Он объяснил, что им предстоит очень долго ехать на поезде. Почти три дня. Он дал Чену кое-какие деньги — пригоршню старых бумажек — и сказал, что во время путешествия, может, придется купить на них воду или сладости. Потом дедушка попросил ее брата посмотреть, не идет ли поезд, и когда тот радостно убежал, дедушка показал ей новенькие купюры, зажатые в руке. «Снимай туфлю и носок, быстро, — скомандовал он, сунул деньги ей в носок и снова надел его ей на ногу. — Твой брат не должен знать про эти деньги, — веско проговорил он. — Иначе он их отберет и потеряет. Я дал ему старые бумажки на воду и сладости. А эти новые отдай матери. Если брат потеряет все свои бумажки и вам понадобятся деньги, вынь из носка только одну купюру и скажи ему, что ты ее нашла. Поняла?» — спросил дедушка, и кожа над его стариковскими глазами собралась в складки. «Да», — ответила она, ей не терпелось его успокоить, дать ему понять, что она сделает все, что бы он ни попросил. Он продолжал: «Эти деньги — все, что я накопил за свою жизнь. Они — для тебя, для твоего брата и для вашей доброй матери. — Она с готовностью закивала, но ей не хотелось сейчас с ним расставаться. Ей вдруг стало страшно. Она видела, что происходит. — Ты — моя птичка, и ты полетишь далеко, — произнес он, покашливая. — Я тебя больше никогда не увижу, но ты всегда будешь моей птичкой». Потом подошел поезд. Пятьдесят шесть часов они ехали, сидя на скамье в жестком вагоне. Поезд был битком набит, от людей неприятно пахло. Иногда поезд останавливался, и надо было бежать облегчаться в кусты. Ее брат истратил все старые купюры на сладости, жвачку и воду, но она не вынула ни одной из новых бумажек, которые дал ей дедушка. Несколько лет спустя, уже когда она училась в Харбинском технологическом (где была отличницей), она вдруг поняла, что яблоки в том мешке, каждый их кусочек, были последним, что у нее осталось от дедушки. Больше она его не видела. А теперь он наверняка умер, ведь прошло столько времени. Это было самое грустное, но все равно она об этом не плакала и никогда не будет. Они с братом поселились в квартирке в одном из ветхих домов старого Шанхая, и в одной комнате на той стене, где окна, была плесень, а потом, уже через много лет, дом снесли, чтобы проложить автомобильную эстакаду, которая теперь вечно забита новенькими легковушками, грузовиками, автобусами. Мать нашла работу на фабрике, где целыми днями приклеивала на DVD-плееры крошечные пластиковые надписи. Ей дали электрический пистолет с горячим клеем, и она прилепляла по восемнадцать тысяч пластиковых полосок за двенадцатичасовой рабочий день, если хотела, чтобы в конце шестидневной рабочей недели ей заплатили. Примерно по две секунды на полоску. За два года, пока Цзин Ли и ее брат ходили в школу, строительная компания отца пошла в гору, он сумел купить небольшой участок земли и построить на нем трехэтажный многоквартирный дом. В том же году матери Цзин Ли так осточертели долгие часы на фабрике и запах клея, что однажды она заснула на рабочем месте и клеевой пистолет пустил ей в щеку длинную раскаленную струю. Ее уволили с фабрики, и она вернулась домой; за ней ухаживала Цзин Ли. Щека загноилась, и доктор, которому они платили, вырезал больное место и прижег рану. Она зажила, но остался неровный, бугристый шрам, а из-за поврежденного нерва у матери искривился рот. Она укрылась в доме и больше никогда оттуда не выходила. За покупками ходили Цзин Ли с братом. После несчастного случая отец спал на складной кровати в гостиной и почти перестал разговаривать с матерью. Он больше не позволял ей себя стричь, хотя стал лучше одеваться. Вскоре отец начал обедать и ужинать в городе с мелкими правительственными чиновниками; иногда он брал на эти встречи брата Цзин Ли, и тот постигал премудрости бизнеса в новом Китае. А Цзин Ли учила в школе английский, прилежно, но без увлечения, как она теперь понимала, — надеялась, что так она сможет убежать от всего, что ее так угнетало. В двенадцать лет она заняла по английскому третье место среди школьников Шанхайского округа — в том числе среди детей богатых родителей, хотя к ним ходили репетиторы, знавшие, кому заплатить, чтобы раздобыть прошлогодний тест. Мать пришла на церемонию награждения, а отец — нет. А потом наступил день, которым она особенно гордилась: ее приняли в Харбинский технологический институт, один из лучших в Китае: он специализировался на космонавтике, мехатронике и автоматизации, технологии горячей обработки, коммуникациям и электронным системам, физической и оптической электронике. Ее группа сделала первую в Китае установку для изготовления плазменных панелей методом ионной иммерсии! Но на третьем курсе преподаватели посоветовали ей заняться американским капитализмом и информационными технологиями. Вы можете понадобиться нам для другого, Цзин Ли, сказали они. Конечно, за этим стояли ее отец и брат с их связями в правительстве. С ее помощью они надеялись разжиться. Использовать ее английский, приятную внешность, общительность. Иногда мы отправляем людей в Америку с особой целью, объяснили ей. С секретной миссией. И она стала изучать американские корпорации, историю Нью-Йорка, переводила старые номера «Тайма», а еще слушала радиопередачи об автомобильном движении на Бруклинском мосту и по туннелю Авраама Линкольна. Она прочла смешной старомодный роман о Нью-Йорке под названием «Яркие огни, большой город», и эта книга показалась ей бессмысленной. Она узнавала про такси и метро, про Крайслер Билдинг, про то, чем славится Гринвич-Вилледж. А потом…