Утро ночи любви - Андреева Наталья

– Ну и что мне даст отпуск? Буду сидеть дома, в гордом одиночестве, пить водку или читать, потом опять пить...

– Хочешь, я тебе путевку выбью? Поедешь в санаторий, познакомишься с девушкой.

– Ну какие девушки? – грустно улыбнулся Мотало. – Ты посмотри на меня.

– Ну что ты, Эдик! Ты ж мужик в самом соку! Только свистни – набегут! Хватит киснуть. Вот погоди: скоро выглянет солнышко, дело о самоубийстве Вани Курехина благополучно отправится в архив, а мы с тобой отправимся в отпуск... Кстати, надо бы его матери сообщить. Ох, не люблю я это дело!

– А кто любит? – вздохнул Мотало.

Вечером Эдик пришел к нему, как и обещал. В кармане бутылка водки, под мышкой зажат батон полукопченой колбасы.

– Ну, это и у меня есть, – усмехнулся он.

– Колбаса?

– Водка! Ты так и шел по улице? – поинтересовался он, выдергивая у Эдика из-под мышки колбасу.

– А что?

– Блин! Мотало, ты никогда не женишься!

– А я и не хочу... – Эдик потянул носом: – Андрон, чем пахнет?

– Е! Котлеты!

Он побежал на кухню, перевернул жарившиеся на сковороде котлеты. Запахло гарью.

– Чего-то я этот процесс никак не осилю, – пожаловался он Эдику. – Все время подгорают.

– Мать приезжала? – кивнул тот на котлеты.

– Ага. Ты садись.

Эдик присел на шаткий табурет, сложил руки на коленях, как школьник. Спросил:

– Как она?

– Нормально. Вся в делах.

– Урожая в этом году, похоже, не будет, – вздохнул Мотало, глядя в окно. – Дожди все залили.

– А тебе не параллельно? У тебя-то дачи нет.

– Да так. Все говорят.

– Это точно. Только об этом и слышу. Мать приедет, сядет на диван и понеслась! Тра-та-та-та-та! Как из пулемета! Картошка гниет, огурцы мокнут, помидоры тля жрет... Слышь? Она там зимовать собирается! В дачном поселке!

– Что, совсем плохо?

– У нас с ней? Да как обычно.... Ну, вроде все. Добил я эти котлеты. И с другой стороны подгорели, блин!

– Ничего. Я съем.

Андрей поставил сковородку на стол и полез в холодильник за солеными огурцами.

– А записку-то, похоже, Курехин писал, – вздохнул ему в спину Эдик.

– И что?

– И знаешь, писал ее в спокойной обстановке. Старательно выводя каждую букву. То есть, давления на него оказано не было, и он, похоже, ничего не боялся. Сидел и писал, как прилежный ученик. О том, что добровольно уходит из жизни.

– Скажи еще: диктант писал, – усмехнулся Котяев, с трудом выколупывая из банки огромный огурец. – Все время удивлялся: и как это мать умудряется запихивать их в банку? И почему не собирает урожай, когда они нормального размера? Нет, дождется пока станут как кабачки, и тогда уже начинает рассовывать по банкам! Сколько ни просил ее этого не делать, бесполезно!

– Диктант? – задумчиво переспросил Эдик. – Может, и так.

– И кто ж учитель?

– Ты меня спрашиваешь?

– Чего сидишь? Разливай!

– В войну родилась, – сказал Мотало, задумчиво глядя, как он режет огромный огурец.

– Кто?

– Антонина Петровна. Мама твоя.

– Это из чего следует? Из соленого огурца?

– Вот ты надо мной смеешься, а напрасно.

– Я не смеюсь... Она родилась в пятидесятых, если на то пошло... Давай-ка мы с тобой, Эдик, выпьем за лето! За хорошую погоду!

– Так она ж дрянь!

– Ну не вечно же это будет продолжаться? Давай. За солнышко.

Выпили по первой. Он потянулся к сковороде, вилкой развалил пополам горелую котлету. Нехотя стал жевать.

– Скучно, – зевнул Мотало.

– А ты наливай!

– ...Вот ты говоришь, у меня крыша поехала.

Лицо у Эдика стало красное, жиденькие, мокрые от пота пряди волос прилипли ко лбу с огромными залысинами, очки сползли на самый кончик длинного носа. Они только что прикончили первую бутылку водки и, как обычно, начали спорить до хрипоты.

– Точно! Поехала! Причем давно!

– Ты просто тупой, ограниченный человек, Кот. Такой же, как все.

– Ну, спасибо! Я твой единственный друг! – он стукнул кулаком в грудь. – И ты мне... мне!

– Не-ет... Ты мне не друг... Ты меня ис... – Эдик икнул, – используешь.

– Тю-ю! Совсем спятил! Что с тебя можно поиметь, Мотало ты хреново?

– Тебе выпить не с кем. И поговорить тебе не с кем. У тебя, Кот, друзей нет. Потому что ты – Кот. Гуляешь сам по себе.

– А я не обижаюсь. Было бы на кого. Ну, еще по одной?

– Не хочу, – Эдик оттолкнул рюмку. – Нет, ты послушай... Послушай...

– Молчи уже, Буратино!

Эдик и в самом деле словно одеревенел, руки повисли, на кончике длинного носа покачивались элитные очки, того и гляди, свалятся на пол. Андрей не выдержал, снял их и положил на стол перед Мотало.

– Буратино из полена, – важно сказал тот, тараща подслеповатые глаза. – А я, Кот... Я на восемьдесят процентов из воды! Я – человек!

– Кто? Ты? Ты человек? Может, скажешь еще, что ты мужик? Да ты за всю жизнь ни одной бабы не трахнул!

Мотало всхлипнул:

– Я тебе... как человеку... а ты...

Андрей уже понял, что сказал лишнее. Даже пьяному не стоило. Ну, не стоило так. Пробормотал:

– Ну извини. Извини, слышишь?

– Нет, ты прав, – Эдик заплакал. – Я ничтожество. Прав ты. Ты, Кот, всегда прав. Потому что ты из породы правых. Есть такая порода людей. Они правые по праву силы...

Пьяные люди ведут себя по-разному. Одни становятся буйными, другие навязчивыми, третьи начинают швыряться деньгами, четвертые хамят, пятые просто-напросто отключаются. А напившийся Эдик раскисал и начинал заниматься самобичеванием. Он как раз вошел в эту стадию. В ответ на откровенное хамство Мотало по-детски расплакался и разразился следующим монологом:

– Вот ты говоришь, ни одной бабы... И это ужасное слово: трахнуть. Я их все знаю, эти ужасные слова. Но они из меня не идут, понимаешь? Ну не идут. Вот я говорю: пенис... И такая муть в душе поднимается! Такое ощущение, что меня сейчас вырвет! Или, к примеру: оргазм. Или вот это: эякуляция. Ну, это еще ничего. А вот: вагина. Ну не могу я... – Эдик всхлипнул. – А почему? Может, потому что я несовременный? Или больной? И кто их только придумал, эти ужасные слова? Ведь с этого все и начинается. Я знаю. Я книжки умные читал. Главное: это назвать. Понимаешь? Назвать процесс... Ты все понимаешь... Вот я не могу сказать: трахнуть. Поэтому и трахнуть не могу! Ну не хочу я трахать! Я любить хочу, а не трахать! А кого мне любить, когда все хотят трахаться?

– А! Вот видишь: назвал! Этот, как ты говоришь ... процесс. И неоднократно. Значит – можешь! И трахаться можешь!

– Отстань! Отвяжись от меня!

– Да кому ты нужен?

– Я несчастный человек, – всхлипнул Эдик. – Мне надо было бросить эту работу десять... нет, пятнадцать лет назад. Когда все только начиналось... Уйти из органов... Заняться любимым... – всхлип, – любимым делом... Хотел ведь. Я трус, понимаешь? Я – жалкий трус!

– Ты просто болен. Тебе надо лечиться.

– Надо. Только это болезнь... Как бы тебе объяснить? Это и не болезнь вовсе. Я, может быть, лучше вас всех! Да! Я лучше! Я к женщине отношусь, как к существу высшего порядка!

– Чего-о?

– Она для меня всегда на пьедестале. А тут ты со своим: трахнуть! – И Эдик потянулся к бутылке водки.

– Дай сюда! – он тоже схватился за бутылку. – Все! Мотало больше не наливать!

– Тебе что, жалко?

– Водки? Нет! А тебя жалко!

– А со мной теперь все будет в порядке. И даже без водки... Да забирай!

Эдик выпустил из рук бутылку, добавив при этом:

– Тебе нужнее.

– Ты на что намекаешь? – набычился он.

– Я не намекаю.

– Нет, ты намекаешь! Слухай, Мотало, давай без этих своих психотерапевтических штучек! Меня лечить не надо!

– Ты так думаешь? Да у тебя диагноз на лбу написан! Огромными буквами! Ты просто боишься... Потому что ты тоже трус! Ха-ха! Андрон! Я тебя раскусил! Ты – трус!

– Тебе точно надо в отпуск.

– Отведи меня домой, – тихо попросил Мотало.

Андрей взял со стола очки, нацепил Эдику на нос, потом легко поднял с табурета самого Мотало. Поставил на ноги, прислонив к себе, налил водки, выпил, отшвырнул пустую рюмку, обнял Эдика за талию и повел к дверям.

– А как же шашки? – пролепетал тот.

– Шашки будут завтра. Что-то ты, друг, совсем расклеился. А вообще, спасибо, что зашел.

Эдик закрыл глаза, похоже, засыпая на ходу.

«Ничего, донесу», – подумал он. – «И не такое носили...»

В юности Андрюха Котяев занимался тяжелой атлетикой, потом, правда, бросил, надоело. Спорт, он для упертых. Для тех, у кого, кроме физических данных, есть еще воля к победе. Вот насчет воли у Кота было слабовато. Особенно к победе. Он даже курить не мог бросить, хотя пытался это сделать вот уже лет пять. Зачем, правда, не понимал. Просто хотел хоть что-нибудь сделать, хоть как-то изменить свою жизнь, которая была серой и скучной, как ноябрь месяц. В самом начале праздники, а потом нескончаемое ожидание. И время от времени вспышка в мозгу: а ведь это все, конец! И ничего хорошего в жизни уже не будет!

Но что-то случилось сегодня. И Мотало тоже это почувствовал. Их зацепило краем грозовое облако, оно висело здесь, в этой точке, над этим городом, а конкретно над коттеджным поселком, где сегодня был найден труп Вани Курехина. «Авось, пронесет!» – думал Котяев. Но в глубине души, или, как говорил Эдик, в области бессознательного, вытесненное туда усилием воли, было совсем другое...