Французский жених, или Рейтинг одиноких мужчин - Гринева Екатерина

Постепенно все вошло в накатанную колею. Правда, Паша свое слово сдержал не полностью и заставил меня заниматься русским искусством. А не моим западноевропейским. На русских художников на внутреннем рынке большой спрос, говаривал он неоднократно, и мы должны откликаться на потребности заказчиков. Айвазовский, Шишкин, Репин и иже с ними рулят, и мы не можем игнорировать сей факт.

Я переквалифицировалась и теперь занималась исключительно классическим русским искусством.

Сам Паша был энергичен и вездесущ. С одной стороны, он являлся человеком мягким, тактичным и понимающим. Но с другой – мог повести себя жестко и авторитарно, особенно если речь шла о деле или об офисных проблемах. Он терпеть не мог, когда нарушалась субординация или кто-то из нас лез не в свое дело. Одним из важных направлений нашей работы была экспертиза каких-либо коллекций или картин на предмет их подлинности. Мы составляли предварительную экспертизу – «на глазок» – по документам и каталогам, проверяли происхождение картин и обстоятельства их появления в коллекции – через кого они были куплены, на каких аукционах приобретены? Паша обладал большими связями и умело ими пользовался, чтобы получить выгодный заказ. Он общался с самыми разными людьми и с профессионалами высокого класса. При этом терпеть не мог, когда кто-то из нас случайно выходил за рамки. Однажды я залезла в Пашин комп – он отошел в туалет, а его компьютер как-то подозрительно пискнул… Я подошла к нему и нажала на клавиши… Он завис, и я попыталась привести технику в порядок до возвращения начальника. Паша пришел и заорал на меня, велел, чтобы я никогда, ни при каких обстоятельствах не притрагивалась к его рабочему инструменту.

Я обиделась на шефа; позже он ко мне подошел и аккуратненько подлизался, отпустил какую-то шутку… Но тот урок я хорошо запомнила, так что никуда больше не лезла и вообще к рабочему столу начальника не подходила…

– Представляешь, он наорал на меня! – с обидой сказала я Светлане. – Я пыталась его комп оживить, а он наорал! И какие уж там тайны мадридского двора я узнала? Картотека студентов из Суриковского художественного училища и из Строгановки, список галерей в Чикаго да адрес часовой мастерской на улице Маши Порываевой – вот и все секреты…

– На место ставит нас дорогой наш начальник, – философски отозвалась Света Чиж. – Показывает: кто есть кто в нашей конторе. Не обижайся, он это не со зла. Надо же ему самому себе иногда напоминать, что он – шеф. Понимаешь?

– Понимаю…

Дни текли один за другим, похожие друг на друга. Постепенно я приобрела некоторый авторитет в среде любителей и ценителей искусства, но на всяких тусовках светиться не любила. Этим с успехом занималась Светлана – любительница потусить и подцепить кавалера из среды любителей искусства. Втайне Светлана мечтала выйти замуж за олигарха, при этом она отчаянно сквернословила и курила практически без остановок. Выглядела Светка под стать стилю современного искусства – броско, эпатажно и непонятно. Носила она красочные балахоны в стиле Жанны Агузаровой, была крашеной блондинкой, стриженной под ежик, а губы подводила либо ядовито-красной, либо темной, почти черной помадой. Своего шефа Светлана откровенно жалела, считая, что он несчастлив в браке.

Этой темы мы с Пашей намеренно не касались. Словно ее и не было. Наши отношения застыли, как муха в янтаре, и не двигались с места – вот уже на протяжении трех лет.

Мы встречались с ним один раз в неделю, на квартире одного Пашиного друга, художника, который предусмотрительно уходил на это время из своей мастерской. Там и протекали наши свидания. До этого мы посещали какое-нибудь кафе, мило беседовали ни о чем и затем шли в мастерскую. И по нашим свиданиям можно было сверять часы. Час – в кафе, полчаса – путь до мастерской и полтора часа – сама любовь-морковь. Потом Паша шел в душ, а я поспешно ликвидировала следы нашего пребывания в мастерской. Художник был натурой артистической и часто оставлял для нас постельное белье немыслимой красоты: то в тонких кружевных розочках, то с ярким абстрактным рисунком, то со строгим геометрическим узором.

– Твой приятель – большой оригинал, – сказала я как-то Паше.

– Мирон? О да! – скривил он губы. – Оригинал и очень милый человек.

– У него есть семья или подруга?

– У него есть любовник. Мирон – гей.

– А… – протянула я.

Паша собирался щелкнуть меня шутливо по носу, но я смерила его ледяным взглядом, и его рука застыла в воздухе. Все-таки древний род и королевская кровь – неплохая шутка, особенно когда нужно поставить мужчину на место.

Геня как-то спросила меня: люблю ли я Пашу? Я надолго задумалась, и она рассмеялась и сказала, что ответа уже не требуется. Я сказала, что привыкла к Паше, но он женат и разводиться не собирается. А я не собираюсь выходить за него замуж. Геня все поняла и больше таких вопросов не задавала.

А я с некоторых пор стала ловить себя на мысли, что мне с Пашей ужасно скучно. Я бы даже хотела порвать с ним, но не представляла, как он к этому отнесется, да и вообще мы вроде бы не ссорились, наши отношения почти идеальны – отношения любовников-интеллектуалов, которые обходятся без разборок, мордобоя и бесконечного выяснения нюансов этих самых отношений. Он меня не поймет.

Я даже подумывала сказать ему, что встретила другого, но почему-то все откладывала решающее объяснение на потом.

Однако в тот вечер моим планам насчет свидания с Пашей не суждено было сбыться. Мне позвонила Геня, чего раньше никогда не случалось, и сказала, что к нам залезли воры.

– И что они взяли? – спросила я.

– Ничего. Но они залезли и… – Геня замолчала.

– Что-то случилось? – подала голос Чиж. Она сидела в своем углу и договаривалась по телефону с каким-то нудным арт-критиком о публикации его материала в журнале «Обозрение».

– Да. К нам влезли воры, – ответила я Свете.

– Да ну! Решетки на окнах у вас есть?

– Нет. Но мы живем на третьем этаже.

– Они чаще всего залезают через окна. Циркачи, вот хрен! А что взяли?

– Пока не знаю. Я съезжу к бабушке. Успокою ее.

– Поезжай!

– А как же мероприятие в галерее «Рост-Кант»? Паша на меня надеется. Там будут влиятельные люди, с которыми мы должны установить контакт, как выразился наш босс.

– Поезжай! Отдуюсь я за тебя и с влиятельными этими типами побеседую… не переживай! – И Чиж махнула рукой. – А ты бабулю свою успокой. Простите, – вернулась она к телефонному разговору, – у нас тут ЧП…

Невольно я передернула плечами. Никогда я, даже про себя, не называла Геню «бабулей» – она бы не позволила.

Геню я застала около дома; она сидела на лавочке в окружении других жильцов нашего дома. Среди них выделялся бездельник Ростислав Качанов – бывший работник обкома. Ему было почти семьдесят, но выглядел он лет на десять моложе; любил обо всем на свете высказать свое личное мнение и дать другим совет, когда его об этом вовсе не просили.

Увидев меня, Геня встала со скамейки. И я вдруг увидела, как она разом словно бы осунулась и постарела, будто за то время, что мы не виделись с ней, набежало не семь часов, а по крайней мере целое десятилетие.

Твердыми шагами Геня направилась ко мне.

– Как все это случилось? – воскликнула я, придерживая ее за локоть.

– Можешь меня не держать, – отрезала Геня. – Я еще не старая развалина.

Никогда еще я не видела Геню в таком сильном раздражении. Я думала, что застану ее плачущей и без конца перебирающей детали случившегося. Но ее глаза были сухи, а губы плотно сжаты.

– Пойдем подальше отсюда. Хотя бы на время, – попросила она. – Там стоял новый замок, но вору это не помешало легко открыть дверь, словно у нас был не лучший английский замок, а простая цепочка, которую можно перекусить плоскогубцами.

– В котором часу это произошло?

– Наверное, в два. Когда я уехала к Калерии. Но я не хочу об этом говорить. Совершенно.

Стоял конец сентября. Дул сильный ветер; он поднимал с земли влажные отсыревшие листья, подбрасывал их в воздухе и яростно расшвыривал по дорожкам сквера, как будто подметал гигантской метлой. Геня была в легком светлом плащике, и я проявила вполне понятное беспокойство, что ей станет холодно и она заболеет.

– Геня! Может, лучше вернуться домой? – робко спросила я.

– Нет. Я не могу сейчас там находиться. Там – чужой дух. Понимаешь? – закончила она шепотом. – Пусть хоть немножко все выветрится.

– На работе мне сказали, что это – гастролеры.

– Не знаю, что там говорили, на твоей работе… – И Геня замолчала.

Какое-то холодное, неприятное чувство вползло в мое сердце.

Мы шли по скверу, и ветер дул нам в спину.

– Геня! Ты знаешь, кто это? – тихо спросила я.

– Конечно, нет, – воскликнула она с поспешной горячностью, слишком поспешной, чтобы это было стопроцентной правдой. – О чем ты говоришь! – прибавила она.