Принцесса-чудовище - Соболева Лариса

– Идемте танцевать, это несложно, в два шага…

– Мишенька, я не хочу, чтоб вам стало неловко из-за меня. Ой, что с моей головой? – приставила кончики пальцев к вискам Шарлотта. – Она будто не моя.

– Ничего, пройдет, вы немного опьянели. Странно, что так быстро.

– Немного? – вскинула на него непонимающие глаза Шарлотта. – А слабость? Мое тело тоже как будто не мое. Знаете, пожалуй, вернусь домой…

– Когда мы увидимся? – не отпускал ее Уваров.

– Завтра… мне нехорошо… Это был лучший вечер в моей жизни, Мишенька… вряд ли он повторится…

Она подлетела к де ла Гра, тот, выслушав ее, подхватил девушку под руку, сделал знаки баронету и ушел. Левенвольде увлек барона, которому не хотелось покидать водку на подносе в руках лакея. Когда Уваров наконец сообразил и кинулся вдогонку, он увидел лишь, как карета выезжала за ворота.

Герцогиня сидела близко к огню, потому что мерзла, и смотрела на языки пламени в камине, но они не согревали ее. Да и что могло согреть в этом ледяном доме? Тепло дают люди, которые не слишком-то щедры оказались. Двадцать лет прошли в сплошном холоде, даже огонь здесь стал холодным. В сущности, она приняла незавидное положение, как принимает каждый свою долю – плоха ли та или хороша. Еще вначале марафона длиною в двадцать лет герцогиня перестала думать о завтрашнем дне. Зачем о нем думать, если завтра будет, как вчера? Но вот наступило время, когда ею завладело беспокойство, отсюда и вопрос родился: что будет завтра? Как ни однообразна жизнь, как она ни тяготила, а была дорога. Герцогиня пыталась просчитать степень худых событий, которые возможны в недалеком будущем.

Пришла нянька, ее всегда можно распознать по шарканью. Герцогиня спросила, не поворачиваясь к старухе:

– Чего бродишь, а не спишь?

– Куда ж мне спать, коль моя лапушка не приехала? Тебе принесть, барыня, чего? Квасу, а хошь, кофею сварю?

– Не хочу.

– Ничего ты не хошь… – печально вздохнула нянька, переваливаясь, как утка. – А человек хотением живет, иначе-то он вроде как неживой вовсе.

– Да? – Подобие улыбки появилось на губах герцогини, ее забавляли бесхитростные рассуждения старухи. – Чего же ты хочешь?

– Мало ли… – пожала плечами та. – Пожить охота еще годков хочь пяток, поглядеть, как оно будет все. А вчерась, к примеру, захотелось оладий, так я напекла.

– Серьезные у тебя желания, – без насмешки сказала герцогиня.

– Дык, у тебя и ентих хотений нету. Плохо так-то.

Двери распахнулись, вошел де ла Гра со стонущей Шарлоттой на руках и понес ее в комнату.

– Твоя дочь напилась, – сообщил барон.

– Надеюсь, она не выкинула номер? – свела брови герцогиня.

– Непременно! – с издевкой сказал барон. – Она пела, как пташка. Имела успех, овации. Ей аплодировали, как в театре.

– Не преувеличивай, – поднимаясь по лестнице, бросил племянник. – Шарлотте дурно, тебе не жаль ее?

– Жаль, особенно себя, – вздохнул фон Бэр.

– Пела, как дешевая певичка? – покривилась герцогиня.

– А мы-с, герцогиня Лейхтенбергская, пренебрегаем певичками? – рухнул в кресло фон Бэр. – Послушай, Грета, на кой черт твоя герцогская заносчивость здесь – в сером, страшно скучном месте? Здесь даже не провинция, а… закуток, нора, дыра – как тебе будет угодно. Да и чем ты, Грета, лучше певички? Она хотя бы услаждает слух, радует душу, а от тебя какая польза? Ты только ешь, спишь, молишься и точно на похоронах находишься. У нас вечные похороны, вечный траур.

Брови герцогини непроизвольно поползли вверх, но она осталась верна себе, говорила медленно и хладнокровно:

– Стоило одной позволить отступить от правил, как и другим вздумалось бунтовать.

– Бог с тобой, Грета, какой я бунтовщик? Ты из меня сделала послушного раба, который с благодарностью припадает к твоим стопам, так как ты его кормишь и даешь ему кров. Твои приказы исполняются мною неукоснительно. Сказала учить русский язык и изъясняться только на нем – все как один зубрили. А зачем? Какова цель?

– Безделье развращает.

– Да нет, Грета. Думаю, тебе чертовски приятно постоянно напоминать зависимым людям, что ты здесь полновластная герцогиня. Согласись, ведь приятно заставлять всех испытывать неудобство при твоем появлении? Заставлять жить, как ты, приятно?

– Не по своей воле я вынуждена жить в норе, как ты изволил выразиться. Знаешь ведь, что наше затворничество…

– Ничего я не знаю, – с пренебрежительным жестом, будто отгоняя муху, сказал барон. – И не хочу знать. Не хочу думать. За меня все равно думаешь ты, делая, как тебе кажется, благо. У тебя один недостаток, но большой – чувство долга. Он из тебя выжимает все соки, а ты из нас. Вот так и живем – выжатые.