Несвятое семейство - Литвиновы Анна и Сергей

Ирина Коврова понесла наибольшую финансовую нагрузку по выкупу Кристины: как раз последний транш за диссертацию сына заплатил Гречишников, и она отдала Черепановым все полученные тридцать тысяч евро.

К продюсерше Постниковой приезжал лично Полуянов. С надменным лицом она почти швырнула ему конверт с двадцатью тысячами в европейской валюте.

Любовь Кирилловна Черепанова в своем Малинове тоже перехватывала денег, где только могла: кредиты, друзья, коллеги. Продали с мужем даже машину, старый «Ниссан». Однако больше семи тысяч трехсот не собрали.

В итоге долгих торгов Татьяна Шевелькова условилась выкупить Кристину за восемьдесят тысяч евро. Недостающие пять тысяч семьсот, тайком от Полуянова, вложила Надя.

Через неделю в двери квартиры Черепановых на улице Второго Интернационала в городе Малинове раздался звонок. Любовь Кирилловна бросилась открывать и вдруг увидела на пороге свою дочку, Кристину. Девочка была одета в незнакомые вещи, явно с чужого плеча, и крепко сжимала в руке свой паспорт.

– Доченька! – бросилась к ней мать.

Однако радость в квартире Черепановых длилась недолго.

Практически все время Кристина молчала. Нет, она говорила, конечно, отдельные слова, но и только. «Кушать», «в туалет», «спать» да «закрой шторы». Никакие темы она не поддерживала, ни житейские, ни отвлеченные. Ни на какие вопросы не отвечала. Большую часть времени неподвижно сидела, уставившись в одну точку. Причем, если ее усаживали перед телевизором, глядела в него таким же неподвижным взглядом, как в стену.

Кристина требовала наглухо закрывать все занавески в квартире и включать электричество. Когда ей предлагали выйти прогуляться, устраивала истерику, начинала кричать и биться. Если к ней приглашали подруг, она оставалась столь же безучастна, не откликаясь ни на какие попытки ее расшевелить.

Приходила терапевт, при виде белого халата девушка опять-таки начала кричать и биться. Врачиха сказала, что состояние очень похоже на реактивную депрессию и необходим стационар.

Черепановы отдавать девочку в больницу побоялись, опасаясь, что она завязнет в своем молчании там, среди психов, еще больше. Для того чтобы пригласить частного врача, катастрофически не хватало денег. Любовь Кирилловна съездила в Москву, узнала расценки и поняла, что они это все равно не потянут. Снова обращаться за помощью к Полуянову с Надей или другим новым столичным знакомым ей показалось неудобно. Она все думала: как-нибудь обойдется.

Отец Кристины Игорь Геннадьевич переживал больше всех. Сначала его подрубило известие о гибели ни за что ни про что сына, за которое никто не ответил. А ведь сын был его главной гордостью, он подавал большие надежды и уже даже начал помогать оставшейся в Малинове семье материально. Следующим ударом стала непонятная болезнь дочери. Он переживал, скрипел зубами, молчал, курил. Ему так хотелось помочь, но как он мог помочь ей?!

И добила его продажа кормильца – «Ниссана». Раньше, с машиной, он кем был? Работник, добытчик, глава семьи! А теперь? Получается – приймак, подкаблучник, байбак, лентяй. Жена уроков набрала, в школе упахивается, а он? Сидит да курит целый день. И даже дочку расшевелить не может.

Он тоже посмотрел последнее обращение Романа, и не один раз – пока супруга не застукала его за этим занятием и не отобрала диск. Он верил каждому слову, сказанному сыном. Человек перед смертью не врет! Еще Черепанов понимал, что во всех несчастиях, которые приключились с его детьми, виновата полюбовница Романа. Та, что по возрасту годилась ему в матери, но по сути своей – никакой, даже близко, матерью не была. Оказалась она холодной расчетливой сукой, которая пользовалась молодостью, красотой и жизнерадостностью его сына. Она высасывала из парня его молодые соки, сама омолаживалась и скрашивала свой возраст, оттого что тот находился рядом с ней. Когда же Роман попал в беду, Постникова отвернулась от него. Она легко могла спасти его: допустим, согласиться на продажу квартиры, которую сама же Черепанову-младшему подарила. Что это за подарок, которым новый хозяин даже не может сам распоряжаться?! Но вместо этого телевизионщица, наоборот – направила Рому на верную смерть. Навела на ограбление. Послала под пулю. Избавилась. Убрала с дороги.

А если бы Постникова оказалась чуть-чуть более милосердной, чуть больше похожей на женщину? О, тогда и сын был жив, и с дочерью, ненаглядной Кристинкой, ничего бы не произошло. Все они – остались бы жить, как прежде, были бы здоровы и веселы. Все радовали бы отца, и мать, и друг друга, и самих себя своей молодой жизнью.

А в итоге получалось, что хорошие и родные люди или умерли, как Роман, или ужасно страдали, как Кристина, Любовь Кирилловна и сам Игорь Геннадьевич. А убийца и гадина жила, не тужила. Веселилась и радовалась жизни только она одна: холодная, злобная сука. Властная и беспринципная климактеричка. Виновница всех бед.

И однажды, никому не сказав, Игорь Геннадьевич уехал на электричке в Москву. Денег не было, поэтому от контролеров он бегал.

Потом ездил еще несколько раз. Взял кредит в десять тысяч на неотложные нужды. Мужик он был хитрый и умный, в десанте в армии служил.

На первый раз узнал, где главная обидчица семьи работает. На второй – где живет, на чем ездит и во сколько домой обычно возвращается. Потом несколько дней следил, как она обычно из телецентра возвращается.

И, наконец, однажды ночью убил. Четырежды ударил Елену Постникову ножом в грудь. Так и сказал: в первый раз – за сына! Второй – за дочку! И – еще потом по разу, чтобы наверняка!

Убийство продюсера с телевидения стало преступлением резонансным, и полиция раскрыла его за две недели.

Когда за Черепановым-старшим пришли, он сидел у себя на кухне в Малинове и курил.

Кристина к приходу полиции осталась безучастной.

А Любовь Кирилловна зарыдала: «Это я во всем виновата! Это я, я ему все говорила: мужик ты или где? Ну, сделай хоть что-нибудь!»

– Молчи, женщина, – оборвал ее муж. – Я сделал то, что был должен!

…Полуянов, как и обещал, повременил. Не стал сразу публиковать очерк, посвященный происшедшему. Да и позже, после убийства продюсера Постниковой, долго думал над подачей. Размышлял, как живописать историю, чтобы не навредить никому из ее участников. В конце концов, в статье переменил имена, до неузнаваемости поменял внешность, возраст и род занятий ныне здравствующих героинь: Ирины Ковровой, Луизы Ланселотти, Татьяны Шевельковой, а также второстепенных действующих лиц: Саши Шевелькова, Алены Ковровой, Стива. Здорово ему помогло то обстоятельство (а он и не ожидал), что работал Дима теперь в журнале, а не в газете, и не был, как раньше, жестко ограничен объемами и сроками. В тексте показался размах, дыхание, ушла неизбежная скороговорка, явилась возможность подробно объяснить мотивы и намерения героев. В итоге, материал, написанный Димой, вышел отменный: простой, ясный и грустный. И всех было жаль. Теперь жалко становилось даже убитую продюсершу, зашифрованную под именем Елена Козлова.

Редакции документальный рассказ весьма понравился, ему отдали десять разворотов со «свистком» на обложке и поясным портретом автора. До выхода его оставалось полмесяца, но гонорар, как водится в журналах, уже заплатили.

В тот день Полуянов пришел с работы веселый. После того, как Надежда его покормила (патриархат в их совместной жизни, к сожалению – для нее, – не кончался), сыто отвалился на стуле и почти приказал:

– Поехали со мной.

– Куда это?

– Я гонорар получил за очерк о Романе Черепанове и всей этой жуткой истории. Ты можешь думать все, что угодно, и считать, как угодно, а я себе ни копья из этих бабок не возьму. Хочу поехать завтра в Малинов и отдать Роминой матери. Пусть наймет для Игоря Геннадьевича толкового адвоката.

– А почему ты думаешь, что я буду «думать, что угодно и считать, как угодно»? Ты прав, конечно. Не нужны нам эти деньги.

Журналист просиял.

– Поедем вместе?

– А почему бы нет?

– Ах ты, Надежда! – с чувством произнес Полуянов. – Как же ты хорошо меня понимаешь! Как никто больше в мире!

– Ты ценишь? – кокетливо промурлыкала Митрофанова.

– Еще как! А если ты приготовишь нам в дорогу кофе и бутерброды, буду ценить еще больше!

Вот такой он, Дима: ни слова всерьез, ни слова в простоте.

Может, вдруг подумала Надежда, он ей потому и предложения до сих пор не делал, что боится высокопарных слов? Навроде: прошу твоей руки… будь моей женой… покуда смерть не разлучит вас… Может, следовало подстроить так, чтобы и замуж ее Полуянов позвал бы словно полушутя? Не очень романтично, конечно, но какая ей разница, если они в итоге все равно будут вместе?

В общем, эту мысль стоило как следует обдумать.

Завтра, по дороге в Малинов, самое время.