Если совершено убийство - Ренделл Рут

Ему не оставалось ничего другого, кроме как остановиться и спросить его о самочувствии.

— Жить буду, — коротко бросил Бейкер.

Единственным вежливым замечанием на такой нелюбезный ответ было «Надеюсь». Сказав это, Уэксфорд искренне порадовался, что не случилось хуже, и пошел дальше.

— О, мистер Уэксфорд! Вам осталось еще несколько дней отпуска, не так ли?

Это прозвучало как первый шаг к примирению. У Уэксфорда было так плохо на душе, что он был признателен за любое проявление сердечности.

— Да, я уезжаю из Лондона в субботу.

— Тогда вам надо постараться побывать в Биллингсгейте. Там полно красной селедки, а в Смитфилде можно увидеть диких гусей. — И Бейкер сам, как гусь, загоготал над собственной шуткой.

Этот смех и покровительственное похлопывание по плечу не сделали его замечание менее оскорбительным. Глупо было на него обижаться. Невероятно довольный собой, инспектор зашел в лифт и закрыл за собой дверь. Уэксфорд стал спускаться по лестнице. Больше не было смысла не пользоваться главным входом.

Внезапно ему показалось нелепым избегать встречи с Клементсом. В конце концов, разница в их положении не допускала каких бы то ни было насмешек, тогда как, зная характер Бейкера, к нему можно было относиться более снисходительно. Пройдя последний пролет, он вдруг увидел свое отражение в окне, которое из-за кирпичной стены позади него превратилось в огромное мрачное зеркало. Перед ним стоял крупный пожилой мужчина в помятом плаще; каждая черточка его лица, в котором всегда светились ум и мудрость, теперь отражала одновременно разочарование и раздражение испорченного капризного ребенка и горечь постаревшего человека. Он расправил плечи и перестал хмуриться. В конце концов, что такого произошло, чтобы позволять маленьким неудачам брать над собой верх?! И как можно было так опуститься при его-то звании! Он должен не только не избегать Клементса, но, наоборот, розыскать его и извиниться за свое вчерашнее поведение и, что еще важнее, попрощаться. И как только он мог подумать — уехать из Кенберн-Вейл навсегда и хотя бы формально не попрощаться с дружелюбным сержантом?!

Большой холл был пуст, только два человека в униформе стояли за длинной стойкой, где давали справки. Один из них вежливо предложил посмотреть, находится ли сержант в здании участка. Уэксфорд присел в неудобное черное кожаное кресло и стал ждать. Было еще только десять часов. Начался дождь, и брызги покрыли сводчатые окна по обеим сторонам от входа. Видимо, прогноз метеоцентра о глубоком циклоне на юго-востоке Англии был верным. Если погода немного улучшится, он позвонит Стивену Дербону и напомнит ему о поездке, которую тот обещал. Это будет для него гораздо приятнее, чем допросы. Уэксфорд чувствовал себя так, словно он был в каком-то долгу перед Дербоном. Нет, в данном случае он должен был не извиняться перед человеком, которого заподозрил в убийстве, а сделать дружественный жест за такие абсурдные и необоснованные подозрения. Уэксфорд прекрасно понимал, как можно испытывать чувство вины только от того, что плохо о ком-то подумал, хотя никогда и не выразил эти мысли словами.

Он засомневался, не станет ли их встреча напоминанием о его глупости, заставившей Клементса покраснеть, как тот вдруг оказался перед ним. Уэксфорд поднялся, не испытывая никакой жалости к себе и в то же время ни в чем себя не обвиняя. Через два часа Клементс будет обедать с женой и Джеймсом — это будет его последний обед в испытательный срок. А может быть, вообще последний обед с Джеймсом?

— Сержант, я хотел бы извиниться за то, как разговаривал с вами вчера.

— Все в порядке, сэр. Я уже забыл об этом.

Конечно, забыл; сейчас у него в голове было совсем другое.

Уэксфорд мягко и искрение сказал:

— Завтра у вас очень важный день, не так ли?

И как только это произнес, понял, что не стоило ему поднимать эту тему. До этого момента он не представлял себе, в каком напряжении жил и работал Клементс, — напряжении, которое с каждым днем становилось все мучительнее. Теперь оно выразилось в невероятных усилиях сержанта сохранить на лице обычное приветливое выражение воспитанного человека; он даже пытался изобразить улыбку. Уэксфорд видел, что Клементс не может говорить, тревога, заполнившая каждый уголок его души и все его мысли, совершенно уничтожила его страсть к морализированию и стремление все критиковать. Он был совершенно опустошен и, словно зверь, хотел лишь одного — удержать своего детеныша.