Невинные - Нэб Магдален

Идеи, которые исчезли, не успев оформиться. Он задышал глубже. Он был абсолютно спокоен.

Кто-то постучал и вошел. Это были служащий банка и Лоренцини. Прежде чем кто-либо из них успел заговорить, инспектор поднялся.

— Я должен идти.

И отчего это Лоренцини так вытаращил глаза?

— Ордер при вас? Управляющий передаст вам копии всех операций по счетам Перуцци за период, который у него вызывает беспокойство.

— Да, но мне нужно с вами поговорить.

— Не сейчас. — Повернувшись к управляющему, он спросил: — Я полагаю, вам приходило в голову, что все эти перемещения средств могли указывать на нежелание платить налог на наследство, а не на желание жить полной жизнью?

— Да. Разумеется. Как только я узнал о его болезни...

Инспектор повернулся к Лоренцини:

— Вы же видите.

— Что «видите»?..

— Деньги... Я должен идти.

Управляющий поднялся с некоторым волнением на лице:

— Инспектор, что бы ваш сотрудник ни обнаружил здесь, воспользовавшись ордером, я надеюсь, что вы четко разъясните Перуцци: мысль об уклонении от налогов была не моя. Я уверен, вы понимаете...

— Конечно. Не беспокойтесь. Если это правда, то мне это неинтересно. Меня заботят убийство, самоубийство и убитая горем мать.

— Сочувствую. Мы никогда даже не обсуждали налог на наследство.

— Я уверен, что вы проявляли большой такт.

— Нет-нет, инспектор. Я говорю вполне серьезно. Вы сказали, что не пытаетесь ничего скрывать, и я вам поверил. Верьте и вы мне.

Он слегка порозовел, но его взгляд был прям и решителен, когда он протянул инспектору руку.

— Эта мысль просто приходила мне в голову, вот и все, и еще я подумал, что даже у обувщика с дурным характером может быть прошлое, то есть его могут шантажировать.

В этот раз настала очередь инспектора удивиться.

— Перуцци? Перуцци?

Лоренцини что-то нацарапал на клочке бумаги, который затем сунул инспектору в руку.

Надев фуражку и темные очки, инспектор перешел дорогу и стал подниматься по внешнему двору к палаццо Питти. Им овладел страх, но чего, собственно, он боится?..

Чей-то голос произнес у него над ухом:

— Добрый день, инспектор. Какой ужас, не правда ли? Надеюсь, что это не на всё лето.

— День добрый... хорошо бы не на всё, — машинально ответствовал инспектор, не обращая внимания на говорившего.

Опять жара. Внешний двор превратился в пекло. Солнце так и жгло, пронизывая насквозь фуражку и форменную куртку. Пусть он устал, но он не остановится. Только не останавливаться. Водитель ждал его под аркой в глубокой тени. Хорошо. Он сел в машину и взглянул на каракули Лоренцини, мыслями находясь далеко. Затем прочитал записку.

Это было как удар под дых, и все же он оставался спокойным, словно столкнулся с еще одной трудностью, которую предстояло преодолеть. Позвонив Лоренцини, он спросил:

— Вы можете сейчас разговаривать?

— Да. Я пока еще в банке, но управляющий на минуту вышел из кабинета. Я один.

— Тогда докладывайте.

— Я проверил все наши записи за двадцать первое мая. В то утро Эспозито был в городе. Они с Ди Нуччо выезжали домой к синьоре Верди для задержания тех мошенников, помните, что прикидывались газовщиками?

— Помню. И что потом?

— Ди Нуччо был за рулем. На обратном пути Эспозито попросил остановить на площади Питти, у него якобы были там дела. Ди Нуччо высадил его возле банка.

— Понятно.

— Я просмотрел все записи с камеры наружного наблюдения, чтобы узнать, когда он вернулся. Они с девушкой появились у входа в двенадцать часов четыре минуты. Похоже, что они ссорились. Он взглянул на часы и вошел. Она постояла, сделала несколько шагов к дверям, потом повернулась и пошла по главной аллее направо, в сады.

— Эспозито выходил снова?

— Я прокрутил всю запись. Если он выходил, то не был одет в форму. Там была сутолока, люди выходили из офиса смотрителя парка и от нас, и все они проходили через одни ворота.

— Если даже и так, то другие должны помнить, обедал ли он вместе с ними.

— Нет. Он давно уже с ними не ел. Он всегда запирался в своей комнате в свободное от дежурств время. Потом ничего особенного не происходило до половины третьего, когда он поехал в магистратуру по поводу этого самоубийства — отец пятерых детей, потеряв работу, отравился. Так что у Эспозито нет того железного алиби, которое вы хотели, нет вообще никакого алиби, если честно.