Последняя любовь президента - Курков Андрей Юрьевич

– Сергей Павлович, это же у вас дома. Только полчаса. Она и так в плохом расположении духа. У нее в спальне проводка сгорела.

– Заменили?

– Нет, для этого нужен человек, способный не разглашать тайну, а за электриков я поручиться не могу.

– Тогда пусть министр энергетики лично меняет.

– Это ваше распоряжение? – уточняет Коля Львович.

– Да, – киваю я. – И еще, если завтра свет лампы будет снова дрожать, я с твоей Майей Владимировной больше никогда ни завтракать, ни ужинать не буду!

Глава администрации замирает в полном недоумении. Его гладко выбритый подбородок опускается.

– Иди-иди! – я указываю ему на дверь.

76

Киев. Апрель 1985 года. Вторник.

– Ты что? – Я удивленно смотрю Мире в глаза. – Там же сейчас грязи по колено!

– Но это очень важно, – повторяет Мира и обеспокоенно смотрит на мои польские полусапожки с разъехавшимися молниями. – Потом вернемся к нам, и я тебе их отмою!

– А самого меня кто отмоет?

– У нас есть горячая вода, – говорит она, а в глазах уже не просьба, а мольба.

– Ну да, – я все еще мотаю головой, – очередь из десяти соседей!

Но уже через пару минут я сдаюсь. И мы сначала заходим в гастроном, где она покупает на десять рублей колбасы, сыра, городскую булку за двенадцать копеек, коробку зефира. Она еще хочет купить барбарисок, но тут я ее останавливаю.

– А пить? – спрашиваю я. – Что пить он будет? Чем он будет колбасу твою запивать?

– А чем колбасу запивают? – В лице Миры вдруг прорезается что-то овечье, какая-то естественная, что ли, глупость.

– Хотя бы портвейном. Летом можно и пивом, но сейчас ведь зима!

Мира раздумывает несколько мгновений, потом мы подходим к винно-водочному прилавку. Она сосредоточенно пересчитывает мелочь на ладони, потом поднимает глаза и осторожно, с очевидным непонимаем дела водит взглядом по бутылкам. Здесь она беспомощна, как младенец.

– Вон ту, – показываю пальцем на бутылку. – Ту надо брать.

До Почтовой площади доезжаем на метро. Дальше пешком. Кулек с не очень сухим пайком несу я, осторожно обходя лужи на набережной.

На Пешеходном мосту все еще гололед и дует ветер.

Я иду и в мыслях чертыхаюсь. Просто не верится, что этот «турпоход» к Давиду Исааковичу окончится без жертв. И чего ей приспичило именно сегодня к нему идти. Ну хорошо, отец он ей. Но ведь сама сказала, что уже несколько лет они не виделись. Могла бы и до настоящей весны подождать.

– Слушай, а у него что, может, день рождения сегодня? – спрашиваю я, «прислушиваясь» правой рукой к весу сумки со съедобными гостинцами.

– Нет, – отвечает она.

Я, так и не избавившись от своей малоприятной озадаченности, поскальзываюсь и падаю. Правое бедро сразу начинает болеть. Хорошо, что успел сумку поднять, иначе старик действительно получил бы сухой паек.

Давид Исаакович больше чем удивлен. Он озадачен. Он всматривается в глаза дочери ищущим, суетливым взглядом.

– Что-то случилось? Мама заболела? – Его негромкий голос дрожит.

В землянке удивительно тепло. Я вижу, что вверху торец печки-буржуйки раскален. Рядом на полу – несколько поленьев, точнее – поленцев.

– Мы тут… – Мира смущенно подыскивает слова, водит взглядом, как утюгом, по землянке. Медленно и озадаченно. Останавливает взгляд на сумке в моей руке.

– Мы тут принесли кое-что. – Она забирает у меня сумку и протягивает отцу.

Он заглядывает внутрь, и снова какие-то вопросы начинают гнездиться в складках морщин на лбу и на висках.

– Сегодня какое число? – спрашивает Давид Исаакович.

– Четвертое, – отвечаю я.

В конце концов старик успокаивается и оживает. Начинает суетиться: еще бы, к нему в гости любимая единственная дочь пришла!

Мы выставляем снедь на стол. Нарезаем колбасу. Давид Исаакович выставляет три стакана и разливает портвейн.

Все вроде бы нормально, но меня все еще гложет сомнение. Не пойму я, зачем Мире захотелось в будний день по плохой погоде тащиться самой и тащить меня на Труханов остров. Но, впрочем, старик рад. Это тоже важно.

И вот, после первого прожевывания кусков докторской колбасы, после первого портвейнового тепла, разошедшегося сладковатым пощипыванием по рту, Мира вдруг возьми да и скажи:

– Папа, мы с мамой в Израиль едем!

Давид Исаакович сразу поперхнулся. Пришлось его раза три по спине ударить.