Воля под наркозом - Серегин Михаил Георгиевич

Тезка изучал стопку документов, небрежно сдвинутых Тарасовым на край стола. Что-то он, видать, обнаружил, потому что издал радостный возглас, тут же шикнул сам на себя, похлопал по нагрудному карману и вынул ручку. Листок бумаги Колобок вырвал из середины перекидного календаря.

Я постарался разглядеть, как выглядит документ в руке Колобка, чтобы потом тоже постараться его найти. Но сделать это было не так-то просто – Крутиков все время двигался, то и дело загораживая обзор. По следующему возгласу стало понятно, отчего Колобок нервничал – ручка наотрез отказалась писать. Он сунул ее обратно в карман, критически осмотрел стол в поисках чего-нибудь пишущего. Потом хмыкнул и отправил документ в карман вслед за ручкой. В следующее мгновение он уже был за дверью кабинета. Я и ойкнуть не успел.

Я устроился поудобнее – от долгого сидения на жесткой полочке болели уже все мослы – и принялся считать: «Один, два, пятнадцать, шестнадцать…» На этом счет пришлось оборвать снова. В кабинет вернулся Тарасов. К счастью, на этот раз задерживаться он не собирался. Он подхватил со стола документы, зажал их под мышкой, внимательно огляделся, не забыл ли чего.

В этот раз никакого счета, решил я. Как только за Тарасовым закроется дверь, ноги моей в шкафу не будет. Кстати, о ногах. Затекли они к этому моменту основательно. Так что, пока буду их разминать, как раз пройдет какое-то время.

Тарасов развернулся, и тут его взгляд остановился на приоткрытой дверце. Я замер. Да, положение глупее этого придумать можно, но сложно. «Здравствуйте, Владимир Сергеевич. Как поживаете?» – «Спасибо, Эдуард Григорьевич, в основном хорошо. А вы как?» – «Тоже неплохо. В основном. А что это вы там делаете?»

Придумать достойный ответ я не успел, потому что психиатр направился прямиком к шкафу. Я только глаза закрыл, чтобы не сверкали в темноте. Остального, авось, не заметит.

Увидел ли Тарасов в недрах шкафа подозрительное шевеление или он просто терпеть не мог неплотно прикрытые дверцы – так и осталось для меня тайной. Ко мне, во всяком случае, он не обратился, а подошел и аккуратно закрыл дверцу. А чтобы впредь не открывалась без надобности, повернул в замке ключ.

Я приуныл. Сидеть мне в этом проклятущем шкафу до пенсии. Хотя какая пенсия! Уволят, как пить дать уволят. За халатное отношение к обязанностям и длительное отсутствие на рабочем месте без уважительных причин. Может, про шкаф рассказать? Но будет ли он считаться достаточно уважительной причиной? Да и вопросы сразу начнутся. Зачем залез? Почему сразу не вылез? Нет, так дело не пойдет. Я осторожно навалился на дверцы плечом. Мебельные замки, конечно, устанавливаются так, для проформы, но очень не хотелось, чтобы еще и дверца треснула. Ее-то уж точно сразу заметят.

Мне стало интересно, может ли это действие рассматриваться как проникновение со взломом? Развить эту мысль я не успел, потому что замок оказался более хлипким, чем можно было ожидать. В следующее мгновение я уже лежал около шкафа, больно стукнувшись об пол головой. Затекшие ноги все еще покоились на полочке, сантиметров на тридцать выше остальных частей тела.

Глава 11

Чехов вышел из дома пораньше. Прежде чем явиться на назначенное свидание, следовало перво-наперво скинуть с «хвоста» «топтунов». Сделать это не сложно. Когда знаешь, сколько именно человек к тебе приставлено, чтобы никого не проворонить. Чехову точное количество соглядатаев было неизвестно, поэтому действовать он решил наверняка.

Коля Кругленький так и не объявился. Ни вчера, ни сегодня. Поэтому практичный Чехов решил отловить двух зайцев сразу – наведаться к Кругленькому и уйти от «следопытов», как их обозвал по незнанию Ладыгин. Полковник от души надеялся, что среди этих «топтунов» ни одного толкового следопыта все-таки не окажется.

Кругленький снимал недорогую комнатку в доме старой постройки в одном из «прицентральных» районов Москвы. Дом был обветшалый, с частичными удобствами, но по неизвестным причинам считался памятником старины, а потому не сносился.

Квартиру Кругленький выбирал с умом. Его не страшила ведьма хозяйка, которая не только пила без остановки все, что горит, но еще и приворовывала. Его не смущала трещина, прорезавшая стену комнаты, или отсутствие удобств. У жилища было одно несомненное и очень важное достоинство – тихо уйти при необходимости из самой комнаты можно было элементарно. Причем даже не одним, а двумя путями. Не считая двери, конечно.