Осторожно, альфонсы, или Ошибки красивых женщин - Шилова Юлия Витальевна

На душе мне становится легче, потому что я знаю, что Нинка находится за стеной и она такая же, как и я. У нее точно такие же печали, мысли, и впереди такая же безнадежность… От тюремного окошечка моей камеры тянется целое сплетение различных «дорог». «Дороги» – это тюремные записки, на местном жаргоне называемые «малявами». Мы с Нинкой часто общаемся посредством «дорог». Вчера она поздравила меня с днем рождения: нарисовала роскошный торт со свечами и розы. Нинка вообще потрясающе рисует, ведь она художник-оформитель. Она талантлива от природы. Иногда она рисует по моей просьбе. Нинка даже не смутилась, когда я попросила ее нарисовать мой организм внутри, вернее, мою иммунную систему. Она ее запросто нарисовала: столько разрушенных иммунных клеток… Увидев этот рисунок, я закричала от боли и несколько дней не разговаривала с Нинкой. Но потом я первая с ней помирилась, и боль постепенно прошла… Ко мне приходит масса записок от других заключенных. В них матерная ругань и проклятия. Мне желают поскорее сдохнуть и ненавидят меня за то, что у меня СПИД. Тут в тюрьме не важно, болеешь ты СПИДом или только являешься ВИЧ-носителем. Хотя я сама с недавних пор стала подозревать, что уже болею СПИДом, по-другому просто не может быть. В тюрьме все наши болячки обостряются со страшной силой, ведь здесь нет никаких возможностей для лечения. Точно такие же записки приходили к Нинке. Сначала мы болезненно на них реагировали, не понимая, в чем именно мы виноваты, а потом привыкли и уже не обращали на них внимания. Приходили записки и от женщин-кобелов. Женщина-кобел – это как мужчина. В тюрьме полно лесбиянок. Так вот, кобел играет роль мужчины. Записки были подобного содержания: «Видела тебя на прогулке. Ты хорошенькая. Я тоже болею СПИДом. Жаль, что мы не можем создать с тобой семью». Я такие записки выкидывала сразу, хотя, если честно, я недоумевала оттого, что могу кому-то нравиться. За время, проведенное в тюрьме, я очень сильно сдала и уже давно не смотрела на себя в зеркало. Не смотрелась в зеркало и не читала ни газет, ни журналов. Я совершенно сознательно отреклась от внешнего мира. Нинка же всегда читала прессу, радовалась, если у нее в руках была интересная книга, и много рисовала. Рисование отвлекало ее от мрачных мыслей. Целыми днями она рисовала оставшуюся дома дочку, мечтала хотя бы на минутку увидеть ее и перед сном всегда громко пела колыбельные песни…

Я сильно привязалась к Нинке и иногда пела вместе с ней, стоя у крохотного тюремного окошечка в клеточку. Однажды она даже угостила меня яблоком, а один раз стала так громко кричать, что, наверно, ее отчаянные крики слышала вся тюрьма. Когда Нинку увели в «стакан», стала кричать и я для того, чтобы меня бросили в «стакан» тоже. В «стакане» я стала расспрашивать Нинку о том, что случилось. Нинка сказала, что получила письмо из дома. Родители выслали фотографии дочки и написали, что у ее малышки обнаружили ВИЧ. После рождения ребенка все было нормально. Все надеялись на то, что все обошлось, но вот вирус все же перестал прятаться, инкубационный период закончился, и болезнь дала о себе знать.

После этого Нинка потеряла покой, постоянно попадала в «стакан», перестала рисовать и отказалась от чтения газет и книг. А еще она почему-то перестала общаться со мной… Она вообще с кем-либо перестала общаться… Однажды ночью у меня заболело сердце. Я и подумать не могла, что сердце может болеть так сильно. Я стала корчиться от дикой боли, подумала, что это конец, и приготовилась к смерти. Я хотела только одного: чтобы эта боль как можно быстрее закончилась. Но она не заканчивалась, она становилась сильнее, и у меня уже просто не было сил ее терпеть. Мне казалось, что моя грудь разрывается на части. Устав от острой боли, я доползла до двери и стала громко стучать, прося, чтобы мне сделали обезболивающий укол и дали таблетку валидола. Но сонная дежурная раздраженно крикнула мне, чтобы я стучала себе по голове, и если я не успокоюсь, то она бросит меня подыхать в «стакан». Тогда на помощь пришла Нинка. Через окно она передала мне пачку валидола и пачку анальгина. Я пила таблетки, ревела, но потом приступ прошел, и я почувствовала себя лучше. С тех пор мы опять с Нинкой стали общаться, только уже не так часто, как раньше. Целыми днями моя соседка была занята своими мыслями. Она так же, как и я, уже перестала за собой следить. Зачем? Мы же все равно не дотянем до свободы, и нас никто не увидит. А что хорошего на свободе? Презрительные взгляды окружающих… Ненависть к нам за то, что мы еще живы. Не жизнь, а сплошной траур. Родственники виновато прячут глаза, а если изредка и зайдут в гости, то со своей одноразовой посудой, стараясь ни до чего в доме не дотрагиваться. Отец вообще переехал на дачу, чтобы быть от меня подальше. А в спальне матери я обнаружила тарелку, она прятала ее в своей тумбочке. Когда я спросила ее о том, почему она прячет тарелку, ведь ВИЧ не передается через посуду, мать виновато отвела глаза в сторону и пробурчала, что это так, на всякий случай.

А сегодня в одной из камер девушка вскрыла себе вены. Она перерезала их какими-то подручными средствами. Несчастная оставила предсмертную записку, в которой она призналась в том, что устала чувствовать себя зверьком, запертым в клетке. Я подхожу к крошечному тюремному окну и кричу Нинке:

– Нина, ты новость слышала?

– Слышала, – отвечает она. – Везет же некоторым! Одного не пойму, чем она это сделала?

– Если сделала, значит, было чем. Смотри, сегодня полнолуние. Скажи, луна красивая?

– Красивая, – не могла не согласиться Нинка. – А звезд-то сколько на небе! Раньше, когда я смотрела на звезды, я искала самую яркую и загадывала желание.

– Я тоже. Ты обычно что загадывала?

– Встретить своего принца.

– Встретила?

– Угу. В моей жизни был только один принц – это мой муж. Мы с ним любили смотреть на ночное небо. У нас дома даже телескоп был. Интересно, как он сейчас.

– Кто? Телескоп?

– Да нет, муж.

– Он тебе не пишет?

– Нет, и даже на суде не был. Я слышала, что он вроде с кем-то сошелся.

– Он не болеет?

– Он здоров как бык.

– Ты его не заразила?

– Я рожала тяжело, порвалась сильно. Ждала, пока все заживет. Мы с ним после родильного дома так ни разу не были близки. А потом я узнала про свой диагноз, и он сбежал.

– Что, сразу взял и сбежал? Даже не создавал видимости, что пытается тебя поддержать морально?

– Ничего он не создавал. Сквозанул в неизвестном направлении, и все. Пропал. Правда, после того как меня посадили, к дочке пару раз приходил, а как узнал про ее диагноз, так написал от нее отказ.

– Козел!

– Знаешь, я не злюсь, что он меня бросил. Он просто струсил, а вот за отказ от дочери…