Человек, который ненавидел Маринину - Волкова Ирина

— Я всегда мечтал быть сыщиком, — сказал он.

— Ну и будь им, — пожала плечами Оля. — Кто же тебе мешает. Сыщики-мужчины ведь тоже встречаются.

— Договорились, — кивнул Филимонов. — А как насчет поцелуя?

Гоша Крестовоздвиженский пошевелился и вернулся к суровой действительности. Над ним, полуприкрыв глаза и, наоборот, полностью от действительности отрешившись, взасос целовались Оля и Игорь.

— Предатели! — прохрипел Гоша и ударил кулаком по ковру.

Игорь и Оля вздрогнули и разомкнули объятия.

— Ой! Ты уже очнулся? — смущенно пробормотала Оля, поправляя растрепавшиеся волосы.

— Черт, как больно! Руку из-за вас ушиб. В комнату впорхнула Марина с ваткой, смоченной нашатырем.

— Ты уже пришел в себя! Как здорово! — воскликнула она. — Не представляешь, как ты нас напугал. Что с тобой случилось?

Под обращенными на него участливыми взглядами Гоша смутился. Он, взрослый серьезный мужчина, милиционер, скапустился на глазах у всех, как слабонервный подросток. Разве может Кузина полюбить такого, как он? То ли дело Филимонов — красивый, богатый, да и в сыске смыслит больше, чем Гоша. Крестовоздвиженскому захотелось заплакать от нестерпимой жалости к самому себе, но он сдержался. Он покажет им всем, что он не из тех, кто распускает нюни из-за баб. Он будет страдать молча. Никто не узнает, что его сердце навсегда разбито.

— Я думал, вас всех убили, — шмыгнув носом, объяснил Гоша. — Я не мог дозвониться до вас и решил сам переговорить с генералом Елагиным. Мне сказали, что вчера он умер от сердечного приступа, но я в это не верю. Его убили, как и всех остальных. Вот я и испугался, что спецслужбы заодно и с вами расправились.

— Какие спецслужбы? Какого генерала убили? — встревоженно спросила Марина. — Что вообще здесь происходит?

— Это долгая история. Потом объясню, — махнул рукой Игорь.

* * *

— Все. Оклемался наш мент, — усмехнулся Додик Дацаев. — Пора звонить.

— Я позвоню или ты? — спросил Тофик.

— Лучше ты. Это ведь ты выполняешь задание Аглаи Тихомировны.

Магомаев послушно набрал номер Игоря.

— У вас сейчас находится милиционер по фамилии Христопродавцев, — сказал он. — Позовите его, пожалуйста, к телефону.

* * *

Селена Далилова удивленно посмотрела на Бочарова. Она ожидала от него чего угодно, но только не разговоров об искусстве. Значит, его интересует, какой смысл она вкладывает в свои картины. Эта тема была близка сердцу сюрреалистки. Она даже подумала, что первое впечатление могло быть ошибочным и этот тип не такой уж неприятный, как ей показалось вначале, да и сложен он вполне ничего. Если бы только не глаза…

— В трагедии искусство, как способ катарсического очищения от страстей, находит свою высшую форму, — объяснила Селена.

— Интересно, какое отношение к трагедии и катарсическому очищению имеют куски сала и отрезанные женские груди с синими штемпелями нот и портретов композиторов? — поинтересовался Андрей.

— Похоже, тебе не слишком понравилась моя картина. Но все-таки ты ее купил.

— Она была самой дешевой. Я купил не картину, а тебя.

"Нет, все-таки он противный, — решила Селена. — Грубый, дотошный, невежественный…”

— И теперь ты решил побеседовать со мной об искусстве?

— Просто мне интересно, как тебе приходит в голову рисовать нечто подобное? Что, старые добрые пейзажи и натюрморты уже не в моде?

— Пейзажи и натюрморты рассчитаны на примитивов, которые не способны интуитивно проникнуть в глубокую духовную сущность произведения. Там все лежит на поверхности. Даже полный идиот может понять, что хотел сказать художник.

— Возможно, это не так плохо.

— Мои картины не рассчитаны на примитивное мышление.

— Извини, но в данном случае тебе попался примитив. Не могла бы ты объяснить мне глубокую духовную сущность “Восхождения на Олимп”?

— Но это же очевидно. Разве ты не чувствуешь, как на картине чуть колышется тяжелый бархатный занавес с золотой каймой? Занавес — это сцена, театр. Он напоминает нам о том, что весь мир — театр, а все мы в нем актеры.

Сало на пюпитрах — это языческий жертвенный тук, источник смрада, которым смертные соблазняли олимпийцев, изнанка видимого, подкладка жизни. Отрезанные женские груди — это застывшая в смерти сексуальность, свидетельство людской плотоядности, находящей успокоение в страданиях ближнего своего. Музыка, Вагнер, Моцарт — это трагедия, это великий духовный катарсис. Это символично. Это поэтично. Это морально, экзистенциально и визуально.