На дело со своим ментом - Полякова Татьяна Викторовна

— Черт! — совершенно обезумев, заорал он. — Кто тебя просил? Чего вы вообще суетесь не в свое дело? Убирайтесь отсюда, и чтоб ноги вашей больше не было!

— Полегче, — осадила его Женька. — Убраться мы, конечно, уберемся, но Лелька нам не чужая и запретить нам беспокоиться о ней ты не можешь.

Игорь закусил губу и попытался успокоиться. Надо признать, это ему удалось.

— Анфиса, — сказал он, обращаясь ко мне и игнорируя Женьку, — пожалуйста, послушай меня. Эта женщина, я имею в виду эту Ингу, явно психически неуравновешенная особа, и я очень жалею, что сообщил о пропаже ребенка в милицию. Сообщил, потому что никак не думал, что связано это с настоящей матерью. Она мать Лельки, мать. Пусть никудышная и бросившая ее, но мать. Повинуясь неожиданно пробудившимся родительским чувствам, она похитила девочку. По закону это преступление. Киднеппинг — очень серьезное преступление. Вы понимаете? Я думаю, что сейчас Лелька в безопасности, но, если милиция начнет охоту на эту женщину, только господу ведомо, что она сотворит. Например, заведет малышку в лес и там бросит, чтобы не оказаться в тюрьме, или того хуже, сунет в какой-нибудь подвал в заброшенном доме… и никто никогда не найдет там ребенка. Я схожу с ума, думая об этом… Мы не будем ничего предпринимать. Мы надеемся, что она как-то образумится и себя проявит. Например, позвонит. Ведь она прислала письмо, вполне возможно, что и позвонит. И тогда мы попробуем вернуть Лельку, пообещав взамен, что не будем возбуждать против нее уголовного дела.

— А если она не собирается ее возвращать?

— Не думаю, что ей нужен ребенок. Для такой, как Инга, это обуза, не зря она однажды уже бросила дочь.

Игорь замолчал, и мы молчали, пока я, собравшись с силами, не напомнила:

— В милиции уже знают об этой Инге. И будут искать.

— С милицией я как-нибудь разберусь. А вас прошу держаться подальше. Очень прошу. Более того, если вы еще раз здесь появитесь, я спущу вас с лестницы.

— Классная речь, — заметила Женька уже на улице. — И налицо мотив, который движет несчастным отцом. Только ты не скажешь, отчего у меня такое паршивое чувство, что нас водят за нос?

— Нет у тебя никакого чувства, — пожала я плечами. — Просто обида на то, что нас выгнали в шею…

Роман Андреевич заскочил с работы перекусить. Я-то подозревала, что он просто заехал меня проведать: не далее как утром я клялась и божилась, что с частным сыском покончено, а я сегодня же засяду за работу, то есть начну наконец писать роман. И как только супруг отбыл на службу, в самом деле устроилась за письменным столом. Дверь на лоджию была открыта, со двора доносились детские голоса и обрывки мелодий, а я смотрела на девственно чистый лист бумаги и силилась собраться с мыслями. Через полчаса стало ясно: дело безнадежное. Я вздохнула и пошла загорать на лоджию, оправдываясь тем, что сюжет надо как следует продумать, настроиться на нужную волну, и вообще… Но мысли мои неизменно возвращались к Лельке. Конечно, то, что она с матерью, позволяет надеяться, что ничего плохого с ней не случилось, и все же беспокойство не только не проходило, оно нарастало. В общем, когда Роман Андреевич появился в квартире и бодро спросил:

— Ну, как успехи? — Я нахмурилась и зло ответила:

— Как будто я могу думать о чем-то, кроме Лельки.

— Вроде бы ты с утра жаловалась, что у тебя времени в обрез, — поднял он брови, демонстрируя изумление.

— Перестань надо мной издеваться! — рявкнула я и удалилась из кухни. Мой муж одиночеством всегда тяготился, а тут еще, должно быть, почувствовал себя виноватым, потому что как ни крути, а доводы у меня серьезные. Поэтому он очень скоро возник в гостиной и позвал:

— Анфиса, слышь… посиди со мной. Я целыми днями на работе, видимся совсем ничего… Вот заглянул пообедать, чтоб с тобой лишних полчаса побыть, и что?

— Что? — съязвила я.

— Ничего. И меня это огорчает.

— А не надо было говорить мне гадости, — насупилась я.

— А что такого я сказал?

Я уже и сама запуталась, поэтому прения прекратила, поднялась с дивана, подошла к Роману Андреевичу и, прижавшись к его груди, пожаловалась: — В голове пусто, какая уж тут работа… Как думаешь, найдется Лелька?

— Надеюсь. Мамаша — это много лучше, чем сексуальный маньяк.

— Да уж, — поежилась я, вздохнула и добавила: — Идем в кухню, остынет все.

— Да я на работе перекусил, а приехал потому, что соскучился. Давай дружить, а?

— Давай, — согласилась я, в результате чего Роман Андреевич задержался в родной квартире дольше, чем планировал, взглянул на часы и, чертыхаясь, попробовал сделать несколько дел одновременно: натянуть носок и доесть пельмени. Я с уважением наблюдала за супругом и смогла констатировать, что и то и другое ему в конце концов удалось. Несмотря на некоторую суету, Роман Андреевич пребывал в отличном расположении духа и, направляясь к двери, ласково сообщил:

— Да, тут Андрюха накопал кое-что на вашу Ингу. Глянь, — извлек из кармана листок бумаги, сунул его мне и открыл дверь, чмокнув меня в нос, но тут же нахмурился, погрозил пальцем и изрек тоном, который обычно доводил меня до бешенства: — Только никакой самодеятельности.

Я кивнула с самым послушным видом, на какой только была способна, и, помахав рукой, прикрыла за любимым дверь. Затем выбежала на лоджию и с умилением наблюдала, как он садится в машину. Конечно, мой муж иногда бывает страшным занудой, но вообще-то у него много положительных качеств. Он посигналил, выезжая со двора, я счастливо улыбнулась и тут вспомнила про бумаги. Точнее, о единственном листе бумаги, который все еще держала в руках, озабоченно нахмурилась и устроилась в плетеном кресле, стоявшем на лоджии.

«Трусова Инга Станиславовна», — прочитала я. Далее следовала дата рождения, краткие сведения о родителях, год окончания школы, в общем, ничего особенно интересного. Шесть лет назад, шестнадцатого октября она вышла замуж за Сокольникова Евгения Петровича и соответственно сменила фамилию. Я нахмурилась и, подняв голову от листа бумаги, уставилась в пространство. Вообще-то, уставилась на березу, росшую у соседнего подъезда, но в крайней задумчивости ее не замечала, так что смело можно сказать: в пространство. День рождения Лельки восемнадцатого октября, это мне доподлинно известно, чепуха получается. Женщина с девятимесячной беременностью выходит замуж и оставляет ребенка в роддоме. Как это понять? Допустим, регистрация брака за два дня до родов — вещь объяснимая: ребенка незаконнорожденным уже не назовешь. Тогда почему она его оставила? А как же родители Инги, люди уважаемые, позволили ей так поступить? Почему бы им не взять ребенка на воспитание, ведь дочь вышла замуж, а придумать причину, по которой внучка живет у бабушки с дедушкой, совсем нетрудно. Я перевела взгляд на строчки вверху листа и взглянула на дату их гибели: восемнадцатого сентября, пять лет назад. Девочке почти год… Скрыть беременность от супруга за два дня до родов невозможно, если муж Инги и не являлся отцом ребенка, то о настоящем положении вещей наверняка был осведомлен. А что, если он поставил условие: женюсь, но от ребенка ты избавишься, и она пошла на это и даже уговорила своих родителей? Какая-то дурацкая мелодрама. Почти сразу Инга с мужем переехали в Киев, через несколько месяцев развелись, но в наш город она не вернулась. Жила сначала в Курске, затем в Воронеже, каждый раз выходя замуж и меняя фамилии. Год назад устроилась в Нижнем Новгороде (правда, на этот раз замуж не вышла), где и проживает до сих пор. Вот и все сведения. Фамилия третьего мужа Инги — Груднев, так что теперь она Груднева Инга Станиславовна. Детей не имеет, семейная жизнь не заладилась, потому и решила похитить ребенка? Я поднялась и прошла к телефону, набрала номер мужа, за это время он должен был доехать до своей работы. Так и есть, Роман Андреевич гаркнул:

— Громов слушает! — А я спросила:

— Что ты мне подсунул?

— В каком смысле? — насторожился он.

— Куча фамилий и ничего существенного.

— Все существенное я сказал тебе час назад.

— Да? И что это было?

— Ну… я люблю тебя. Чего уж существеннее.

— Перестань валять дурака, ты прекрасно понял, о чем я.

— Ладно, не злись. Времени не было на разговоры, ты ж сама видела. Значит, так, гражданки Трусовой, она же Груднева, по месту прописки в наличии нет. За квартиру не платит, телефон за долги отключили, родных и близких в Нижнем нет, так что сообщить, где она в настоящий момент, некому.

— Как же так? Есть же у нее какие-нибудь родственники?

— Мать с отцом погибли, ты же читала, а остальные родственники, может, и есть, но им по фигу. В розыск не подавали — это точно. К тому же девка она лихая и могла в очередной раз выйти замуж где-нибудь в Тюмени. Конечно, отыскать ее можно, но на это уйдет время.

— А ее ищут?

— Само собой. Она же подозревается в похищении ребенка. Вопросы есть?