Своя Беда не тянет - Степнова Ольга

Открыв школу, я стал командовать техничками, распорядившись, особенно тщательно промыть спортзал и помещение тира. Тиром я особенно дорожил. Пацаны визжали от восторга, когда помогали мне его обустраивать — продумывать ловушки и отражатели для пуль, устанавливать мишени. Помещение под свою идею я выклянчил у Ильича на первом этаже, и все, что было связано с тиром, обставил особой, важной атрибутикой: оружие выдавалось только под роспись, комната была на сигнализации, на двери дорогущий кодовый замок. А также я взял за правило каждый раз, когда закрывал тир, опечатывать его.

Я содрал бумажную полоску с двери, открыл замок, и впустил в тир техничку с ведром и шваброй. Мытье полов здесь происходило исключительно под моим присмотром.

— И чего ты меня всегда караулишь? Что, думаешь, я твои ружья попру и торговать ими пойду? — раздраженно проворчала под нос баба Капа, начиная возить плохо отжатой тряпкой по полу.

— Тряпочку получше отжимайте, — посоветовал я ей. — Каждый должен делать свое дело хорошо.

— Вот и делай. Я же не учу тебя патроны вставлять.

— И слава богу, что не вы меня учите вставлять, только тряпочку все равно получше отжимайте, а то сохнет долго и разводы остаются.

— Это у тебя разводы, а у меня — узоры, — пробурчала баба Капа.

Странные люди, эти женщины. Даже если ей без двух дней сто лет, даже если ей можно играть Бабу Ягу без грима, и даже если ее статус определяет ведро и тряпка, все равно последнее слово должно остаться за ней. Бабе Капе плевать, что я не последнее лицо в школе, правая рука директора, и вообще, незаменимый человек. Она тоже и правая рука, и незаменимый человек. Потому что, помыв полы, бежит вниз, исполнять обязанности гардеробщицы. А кто пойдет махать тряпкой за пятьсот рублей в месяц, а потом весь день таскать тяжелые дубленки учеников за то же количество рублей?

Я промолчал, не дав ей больше возможности тренировать свое остроумие. Устал я от женского юмора.

Дождавшись конца уборки, я закрыл тир и пошел в учительскую. Там, у зеркала, уже крутилась новая учительница рисования и музыки Марина Анатольевна. Она устроилась в школу недавно и была самой молодой, самой хорошо одетой, самой стройной и самой красивой учительницей города. Еще она была самой натуральной блондинкой, и никогда не закалывала длинные волосы. По-моему, она искренне не понимала, почему я — единственный в школе мужик востребованной внешности и возраста, до сих пор не извелся от любви к ней. Впрочем, сегодня она пошла на абордаж.

— Глеб, — намеренно грудным голосом обратилась она. Марина была единственным человеком в школе, который никогда не называл меня Петей, потому что в школу пришла, когда я уже стал Глебом. — Глеб, я зацепилась. — Она подергала задранной вверх рукой.

Я посмотрел, за что она там зацепилась, и вынужден был признать, что самая-самая не врет. На запястье у нее красовался золотой браслет, а на нем висюлька — якорек, выполненный до безобразия натуралистично, с запилами в виде рыболовных крючков с обеих сторон. Этими крючками она намертво запуталась в своих распущенных волосах. Может, она и специально это сделала, но не оставлять же девушку с задранной рукой ходить по школе. Я стал осторожно отцеплять якорь, распутывая светлые волосы.

— Глеб, ты не знаешь, какой идиот утащил с подоконника мой кактус? Это очень редкий вид, ему нужна солнечная сторона и особый режим полива. Я принесла его из дома, потому что у меня все окна на север, вдруг смотрю, нет моего кактуса.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Мне показалось, он вечно сухой, думал, может, домой кто забрал поухаживать.

— Поухаживать! — фыркнула Марина. — Зальют ведь, заразы! Его зимой ни в коем случае нельзя поливать. Тогда он зацветет. Раз в сто лет.

— Можно не дождаться, — вздохнул я, борясь с паутиной светлых волос.

— А может, повезет, — продемонстрировала Марина оптимизм, легкость характера и добрый нрав, чуть приблизившись ко мне, но я сделал вид, что не заметил маневра.

Я тянул очередную длинную светлую прядь, когда дверь учительской открылась. Я обернулся и увидел на пороге… Беду. Тонкая дубленочка распахнута, джинсы заправлены в сапоги на шпильке, короткие волосы вздыблены каким-то особым, художественным, дорогим манером, и очки — она подхватила их мизинцем, словно надеялась, что все увиденное ей просто померещилось без нужных диоптрий.

Сердце мое забыло, что должно биться. Я отбросил Маринины волосы, будто случайно схватил оголенный провод, и не придумал ничего лучшего, как вытереть вспотевшие ладони о штаны.