Кляча в белых тапочках - Логунова Елена

Я подошла к лавочке и увидела эту «каку» – против ожидания, не пустую жестянку или пластиковую бутылку, а книжку. Карамзин, «История государства Российского».

– Не рви книжечку, Коля, – я забрала у ребенка толстый томик и огляделась.

Будь это какое-нибудь любовное слюнтяйство, детектив или иное легкое чтиво, я подошла бы с вопросом к мамашам на детской площадке. Но мне казалось маловероятным, чтобы обремененная младенцем женщина читала исторический труд, поэтому я уставилась вслед старичку, минуту назад отчалившему с какой-то лавочки. Может быть, именно с этой.

– Мася, давай догоним дедушку! Дедушка от нас убегает! – чтобы оттащить ребенка от скамейки, надлежало превратить дальнейшие действия в увлекательную игру.

Мася сполз на землю и припустил за «убегающим» старичком. По правде говоря, тот двигался с такой скоростью, что его догнал бы не только мой младенец, но и колченогая черепаха!

– Извините, пожалуйста, это не ваша книга? – В последний момент подхватив на руки малыша, имеющего целью с разбегу врезаться дедушке под коленки, спросила я.

Старик поспешно зашарил по карманам в поисках очков, извлек свой оптический прибор, нацепил и сквозь толстые фиолетовые стекла поглядел на томик, который я держала в вытянутой руке.

– В самом деле, моя! – не без удивления признал он.

– Возьмите, пожалуйста, вы забыли ее на скамейке, – я протянула старичку книгу, нетерпеливо дожидаясь, пока он ее возьмет.

Плененный Масяня подпрыгивал на моем плече, отчаянно стремясь вырваться на свободу, и удерживать увесистого малыша одной рукой мне было трудно.

– Благодарю вас, – старик наконец принял Карамзина в объятия, после чего я смогла выпустить из своих объятий извивающегося Масю.

Не обратив никакого внимания на то, что его курточка расстегнулась, а штанишки перекосились, ребенок тут же унесся прочь – в самую середину пламенеющей осенними цветами клумбы.

– Позвольте представиться, моя фамилия Горобец, Василий Иванович, – церемонно поклонился дедушка.

Мне не терпелось оставить старичка и выдернуть из цветочных кущ расхристанного Масяню, торчащего посреди клумбы, как пугало – на редкость оживленное. Но убежать, оставив вежливого дедушку стоять посреди дороги в полупоклоне, было бы неприлично. Я улыбнулась и тоже представилась, надеясь, что на этом наша беседа закончится. Как бы не так!

– У вас не казачья фамилия, – с необоснованным укором сказал мне тезка Чапаева.

– Не казачья, – легко согласилась я. – Хотя казаки у нас в роду были. Мой дедушка по материнской линии. Его папа и мама были, соответственно, Максименко и Борблик.

– Максименки, – авторитетно поправил меня Василий Иванович, сделав ударение на последнем слоге. – Максименки и Борблики! Да, это славные фамилии! Настоящие казачьи! Они упоминаются в самом первом войсковом реестре времен дарения Екатериной казакам кубанских земель…

– Вы интересуетесь историей? – скорее утвердительно, нежели вопросительно заметила я.

Лично меня в это время интересовало не прошлое, а настоящее: мой Маугли вылез из цветочных джунглей на газон и в данный момент сидел на корточках перед торчащей из земли трубкой поливальной установки, старательно запихивая в нее желудь.

– А вы не интересуетесь? – спросил старичок. – Почему? Что вы знаете о своих славных предках?

– Честно говоря, меня сейчас больше волнует мой потомок, – призналась я.

– Вот! – Василий Иванович заметно погрустнел. – И я, когда был помоложе, тоже так думал и совершенно не интересовался историей своего рода. А теперь уже поздно…

– Ну почему же? – Мне стало жаль огорченного дедушку.

– Старый я, – вздохнул он. – Самому скоро на тот свет! Там, наверное, все и узнаю…

Я промолчала.

– У вас есть минутка? – с надеждой спросил меня Василий Иванович. – Не откажетесь поболтать со стариком? Вы ведь прогуливаетесь?

Я хотела сказать, что прогуливается мой сын, а не я. Я несу боевое дежурство, наблюдая, чтобы шустрый мальчик не совал в рот разнообразную каку, не лез в ямы и люки, не купался в фонтане, не стучал камнями по стеклам кафе – короче, не делал практически ничего из того, что ему очень хочется делать. Но обидеть старика решительным отказом не смогла.

– Только минутка, – извиняющимся тоном ответила я.

– Я коротко!

И Василий Иванович быстренько познакомил меня с той частью семейной истории, которая была ему известна.

Мой собеседник родился в одна тысяча девятьсот семнадцатом году – угораздило же! Папеньке его на тот момент было всего двадцать лет, дедушке сорок два. Вечный конфликт отцов и детей в семействе Горобцов до предела осложнился политической обстановкой: юный и порывистый папа Василия Ивановича после революции оказался в стане «красных», а дедушка, чьи политические взгляды давно устоялись, примкнул к «белякам». В гражданскую отец и сын сражались на разных сторонах, и после разгрома Корнилова старый Горобец вместе с другими белоказаками бежал из большевистской России. Рыбачий баркас, подхвативший полковника Горобца где-то предположительно под Анапой ушел в Стамбул. Далее следы дедушки Василия Ивановича терялись, и мой собеседник об этом страшно сожалел.

– Знаете, возможно, я смогу вам помочь, – быстро сказала я, торопясь отделаться от своего собеседника. – У меня есть добрая приятельница, Таня Федорова, она переводчица, несколько лет жила во Франции, знакома с потомками белоэмигрантов. В прошлом году именно Танька привезла в Россию архив последнего казачьего атамана – ну, то есть привезли архив атаманские потомки, но они по-русски говорят, как я по-монгольски, так что без Таньки были бы как без рук. Скажите мне, как звали вашего дедушку, неплохо бы и год рождения знать… что еще? Держите блокнот, запишите что знаете, а я попрошу Татьяну навести справки в белоэмигрантских кругах. Может, что-нибудь и выяснится.

Василий Иванович рассыпался в благодарностях, но я пропустила их мимо ушей.

– Держите! – поспешно сунув старику свой блокнот, я освободившимися руками своевременно перехватила мчащегося на нас Масяню.

Судя по траектории движения ребенка, он должен был врубиться в дедушку, как Тунгусский метеорит в сибирскую тайгу, и последствия, я уверена, были бы столь же катастрофическими. Редкий старичок выдержит прямое попадание хорошо разогнавшегося тринадцатикилограммового малыша!

– Колюша, стой! – Я поправила на ребенке одежки и заодно пощупала штанишки: еще сухие, я не опоздала! – Пойдем-ка, сделаем пи-пи.

Малыш негодующе завопил, но я решительно подхватила его на руки и утащила в кустики. Сделав свое мокрое дело, мы вернулись на аллею. Я сунула разобиженному Масяне бутылочку с соком, самого его затолкала в коляску, облегченно вздохнула и только потом вопросительно посмотрела на Василия Ивановича.

– Вот, я все написал, – правильно поняв мой взгляд, он вернул мне блокнот с короткой записью. – Только ведь ни к чему все это. Вы же забудете о своем обещании!

Дед печально вздохнул.

– Не забуду! – начиная злиться, сказала я. – Если сомневаетесь, пожалуйста, могу позвонить Таньке прямо сейчас, при вас.

Отогнав шкурную мысль о том, что трачу денежки на звонок с сотового ради чужого дедушки, я достала из сумки мобильник и набрала номер.

– Танюшка, привет! Ты сейчас где?

– Дома, – коротко ответила подруга.

– Дома в Париже или дома в Екатеринодаре?

– На прошлой неделе вернулась, – Танька по-прежнему была лаконична.

– Что так немногословна? Я тебя отвлекаю?

– Я в ванне кисну, – призналась Танька. – Почти сплю.

– Не спи, а то утонешь! – Я мельком вспомнила несчастную Анну Спиногрызову. – Скажи, ты еще якшаешься со своими эмигрантами?

– Крест мой, – вздохнула Танька.

– Крест! – искренне возмутилась я. – Действительно, тяжкая участь – по Парижам шастать!

– Да? – Танькин голос неожиданно окреп. В трубке раздался плеск и бульканье – очевидно, приятельница заворочалась в ванне. – А лягушек жрать и сыр заплесневелый – это каково?

– Замшелая ты тетка! – весело удивилась я. – Вроде должна иметь европейский менталитет, все-таки контактируешь с культурной нацией, а сама рассуждаешь, как бабка хуторская!

– А ты виноградных улиток ешь? – обиженно спросила Танька. – Нет? А почему? Ах, и в голову не приходило, что они съедобные? Вот и мне не приходит! Французы, конечно, народ культурный, но только не по части жратвы. Тут они прямо как племя мумбо-юмбо, лопают все, что шевелится. А что действительно вкусно, то на дух не переваривают! Я там как-то борщ с пампушками сварганила, так сама его и трескала, ни один гаврош не пожелал отведать!

Я хихикнула и сказала:

– Ладно, ближе к делу. Ты когда опять к лягушатникам поедешь?