Пляж острых ощущений - Степнова Ольга

— Давай так, если найдешь парня, который просит у народа буквально двести рублей, буквально на два дня, позвони мне по этому телефону.

— Есть, амазонка! — Синяк зачем-то отдал мне честь и тут же сник, поняв, что очевидно, эта сумма последняя. — А если парня найду, штуку добавишь?

— Добавлю, — кивнула я и, газанув, уехала.

* * *

День был брошен коту под хвост.

Я так и сказала Бизе, вернувшись:

— День — коту под хвост! Я ничего не добилась, ничего не узнала, и ни на шаг не приблизилась к истине. Селепухин погиб, Чувилин срочно свалил из города. Все! Глухо. Тупик. Осталась одна Юлиана! Одна Юлиана… Слушай, выход один.

— Какой? — вяло поинтересовался Бизон.

Он лежал на диване и безучастно рассматривал потолок.

— Заставить ее говорить! Уговаривать, умолять, угрожать, пытать, наконец!

Я стала ходить по комнате, меряя шагами пространство, но его — пространства, было так мало! Я то и дело упиралась носом то в стенку, то в окно. Наверное, следовало все же выбрать апартаменты в доме побольше.

— Да, пытать! — не выдержав, заорала я. — Иголки под ногти! Утюги к пяткам! Что там еще в репертуаре садистов?

— Это не выход, — меланхолично отозвался Бизон и почесался, словно орангутанг — сначала левый бок, потом правый. — Это не выход, — снова повторил он.

Я понимала эту его отрешенность. Он был большой, сильный, в его жилах текла кровь с массой адреналина, гемоглобина и этого, как его… тестостерона, а он вынужден был лежать на диване, бездействовать и пялиться в потолок.

Я его понимала.

На его месте у меня бы тоже зудели бока.

— Ты знаешь, самое правильное, — сказал он вдруг и опять почесался, — это… это… — Он перестал чесаться и резко сел.

Я поняла, что он хочет сказать. Я поняла это и крикнула:

— Нет!!! Ты не сделаешь этого.

— По-моему, это единственный выход. Нужно сделать это, пока не поздно. Пока я могу еще отовраться тем, что все это время был без сознания.

— Нет! На тебя навесят побег. На тебя навесят еще и Юлиану Ульянову! Сначала ты ее по башке тюкнул, а потом украл из больницы и спрятал в собственном доме! С моей, между прочим, помощью! Обоих посадят! Чем ты думаешь, когда говоришь это?

— Мозгом. Кажется, мозгом. Он находится в голове, которой я сильно ударился. Что-то мне говорит, что этот Барсук должен, наконец, обратиться к здравому смыслу. Он должен… поверить мне и сделать то, что полагается сделать старому, опытному профессионалу.

— Поверить мне! — передразнила я его.

Бизя пожал плечами, яростно почесался, и снова лег, вперив взгляд в потолок.

— Идиот, — сказала я, потому что мне нечего было больше сказать.

— Элка, а как ты обозвала того рыжего парня, которого перепутала с Михальянцем?

— Что-о?!!

— Только не отпирайся. Каюсь, я тоже попался на ту же удочку и набил ему морду. Но я-то набил на четыре тысячи, а ты обозвала на семь! Мне интересно — как?!! Скажи!

— Нет.

— Скажи!

— Нет!

— Элка!

— Нет, не скажу. Хоть иголки под ногти загоняй, хоть угли к пяткам прикладывай! Очень неприличное слово. Этот парень с меня еще мало взял.

— Ты должна мне сказать. Не могу же я жить с женщиной, не зная, до какой степени она испорчена.

— Не можешь?

— Нет, не могу. И поэтому завтра утром пойду к Барсуку.

— А если скажу, не пойдешь?

Ответить Бизон не успел, у него замяукал мобильный. Бизон почесался и лениво взглянул на дисплей.

— Кто это тебе там названивает? — спросила я, сделала пару шагов и снова уперлась носом в окно. За идеально прозрачным стеклом, вдалеке, виднелось море — синее, могучее и свободное. Море и пальмы — все так, как я и мечтала, покупая билет в этот город; все так, как я и мечтала, решив, что если и выйду когда-нибудь замуж, то только в том климатическом поясе, где мне не придется в разгар торжества натягивать на себя теплую кофту.

— Бэлка! — сообщил Бизя. — Ты когда-нибудь сообщишь ей свой новый номер мобильного? Она достала меня душевными излияниями! Я молчу, а она исповедуется, думая, что разговаривает с тобой. Сил нет больше слушать про ее поиски большой и чистой любви. Сил нет больше слушать про ее старого потасканного прокурора.

Я совсем забыла про Бэлку. Про ее проблемы, одиночество, потерянность и чувство никчемности существования. Чувствуя себя подлой предательницей, я схватила мяукающую трубу.