Особые поручения: Пиковый валет - Акунин Борис

Его высокоблагородию г-ну Фандорину

26 февраля, 2-ой день наблюдения

Прошу извинения за почерк — пишу карандашом, а листок на спине агента Федорова. Доставит записку агент Сидорчук, а третьего, Лациса, я посадил дежурить в сани на случай внезапного отъезда объекта.

С объектом творится что-то непонятное.

В конторе не был ни вчера, ни сегодня. От повара известно, что со вчерашнего утра в доме живет блаженный отрок Паисий. Ест много шоколаду, говорит, что можно, что шоколад нескоромный. Нынче рано утром, еще затемно, объект куда-то ездил на санях в сопровождении Паисия и трех слуг. На Якиманке оторвался от нас и ушел в сторону Калужской заставы — очень уж у него тройка хороша. Где был, неизвестно. Вернулся в восьмом часу, с медной старой кастрюлей, которую нес сам, на вытянутых руках. Вес, похоже, был немалый. Объект выглядел взволнованным и даже испуганным. По сведениям, полученным от повара, завтракать не стал, а заперся у себя в спальне и долго чем-то звенел. В доме шепчутся про какой-то „аграмадный клад“, якобы найденный хозяином. И совсем несусветное: будто бы явилась Е. не то сама Пресвятая Дева, не то неопалимая купина с ним разговаривала.

С полудня объект здесь, в церкви Смоленской Божьей Матери. Истово молится, бьет земные поклоны у Пресвятой иконы. Отрок Паисий с ним. Блаженный выглядит точно, как описано в сводке. Добавлю только, что взгляд живой, острый, не такой, как у юродивых. Приезжайте, шеф, тут что-то затевается. Сейчас отправлю Сидорчука и вернусь в церковь говеть.

Писано в пять часов сорок шесть с половиною минут пополудни

Эраст Петрович появился в храме вскоре после семи, когда бесконечная „преосвященная“ уже подходила к концу. До плеча уставшего от тяжелой наблюдательной службы Тюльпанова (был он в синих очках и рыжем парике, чтоб не приняли по бритой башке за татарина) дотронулся смуглый цыган — кудреватый, в меховой поддевке и с серьгой в ухе.

— Нутко, малый, передай огонек Божий, — сказал цыган, а когда покоробленный фамильярностью Анисий принял у него свечку, шепнул голосом Фандорина:

— Еропкина вижу, а где отрок?

Тюльпанов похлопал глазами, пришел в себя и осторожно показал пальцем.

Объект стоял на коленях, бормоча молитвы и неустанно кланяясь. За ним на коленях же торчал чернобородый мужичина разбойничьего вида, но не крестился, а просто скучал, и раза два даже широко зевнул, сверкнув изрядными белыми зубами. По правую руку от Еропкина, сложив руки крестом и воздев очи горе, что-то тоненько напевал миловидный юноша. Он был в белой рубашке, но, впрочем, не такой уж белоснежной, как гласила молва — видно, давно ее не менял. Однажды Анисий углядел, как блаженный, упав на пол ничком якобы в молитвенном экстазе, быстро сунул за щеку шоколадку. Тюльпанов и сам ужасно проголодался, но служба есть служба. Даже когда отлучался донесение писать, и то не позволил себе на площади пирожка с тешой купить, а уж как хотелось.

— Вы что это цыганом? — шепотом спросил он у шефа.

— А кем по-вашему я могу нарядиться, когда ореховая настойка с п-портрета не сошла? Арапом что ли? Арапу у Смоленской Богоматери делать нечего.

Эраст Петрович посмотрел на Анисия с укоризной и вдруг без малейшего заикания сказал такое, что бедный Тюльпанов обмер:

— Я забыл один ваш существенный недостаток, который трудно превратить в достоинство. У вас слабая зрительная память. Вы что, не видите: этот блаженный — ваша хорошая и даже, можно сказать, интимная знакомая?

— Нет! — схватился за сердце Анисий. — Не может быть!

— Да вы на ухо взгляните. Я же вас учил, что уши у каждого человека неповторимы. Видите, такая же укороченная розовая мочка, тот же общий контур — идеальный овал, это редко бывает, и самая характерная деталь — чуть выпирающий противокозелок. Она это, Тюльпанов, она. Грузинская княжна. Значит, Валет и в самом деле еще нахальнее, чем я думал.

Надворный советник покачал головой, словно удивляясь загадкам человеческой природы. После заговорил коротко, обрывками:

— Самых лучших агентов. Непременно Михеева, Субботина, Сейфуллина и еще семерых. Шесть саней и таких лошадей, чтоб от еропкинской тройки больше не отставали. Строжайшее конспирирование по системе „кругом враги“ — чтоб не только объекту, но и посторонним слежка была незаметно. Вполне вероятно, что здесь где-то болтается и сам Валет. В лицо-то ведь мы его так и не знаем, да и ушей он нам не показывал. Марш на Никитскую. Живо!

Анисий, как зачарованный, смотрел на тонкую шею „отрока“, на идеально овальное ухо с каким-то там „противокозелком“, и лезли в голову кандидата на классный чин мысли, для церкви и тем более для Великого Поста вовсе непозволительные.

Он встрепенулся, закрестился и стал пробираться к выходу.

Еропкин говел в церкви допоздна и домой вернулся уже после десяти. С крыши соседнего дома, где мерз филер Лацис, было видно, как во дворе стали запрягать крытый возок. Похоже, что несмотря на ночное время, почивать Самсон Харитонович не собирался.

Но у Фандорина и Анисия все уж было готово. От дома Еропкина в Мертвом переулке выезд был в три стороны — к Успению-на-Могилках, к Староконюшенному переулку и на Пречистенку, и на каждом из перекрестков стояло по двое неприметных саней.

Возок действительного статского советника — приземистый, обитый темным сукном, — выехал из крепких дубовых ворот в одиннадцать с четвертью и двинулся в сторону Пречистенки. На козлах сидели двое крепких парней в полушубках, сзади, на запятках, расположился чернобородый.

Первые из двух саней, что дежурили у выезда на Пречистенку, неспеша тронулись следом. Сзади цепочкой пристроились остальные пять и на почтительном отдалении покатили за „нумером первым“ — так на специальном жаргоне назывался передний эшелон визуального наблюдения. Сзади на „нумере первом“ горел красный фонарь, который задним было видно издалека.

Эраст Петрович и Анисий ехали в легких санках, отстав от красного фонаря на полсотни саженей. Остальные „нумера“ растянулись сзади вереницей. Были тут и крестьянские сани, и ямщицкая тройка, и иерейская пара, но даже самые затрапезные дровни были крепко сколочены, на стальных ободах, да и лошадки подобраны одна к одной — хоть и неказистые, но ходкие и выносливые.

Через один поворот (на набережную Москвы-реки), согласно инструкции, „нумер первый“ отстал, и вперед, по сигналу Фандорина, вышел „нумер второй“, а „первый“ пристроился в самый хвост. Ровно десять минут по часам „второй“ вел объекта, а потом свернул налево, уступив позицию „нумеру третьему“.

Строгое следование инструкции в данном случае оказалось не лишним, потому что чернобородый разбойник на запятках не клевал носом, а покуривал цыгарку, и непогода ему, толстокожему, была нипочем, даже шапкой не покрыл свою косматую голову, хоть поднялся ветер и с небес лепило крупными мокрыми хлопьями.

За Яузой возок свернул влево, а „нумер третий“ покатил дальше по прямой, уступив место „четвертому“. Сани надворного советника при этом в чередовании „нумеров“ не участвовали, держались все время на второй позиции.

Так и довели объекта до пункта следования — к стенам Новопименовского монастыря, белевшего в ночи приземистыми башнями.

Издали было видно, как от возка отделились одна, две, три, четыре, пять фигур. Последние двое что-то несли — не то мешок, не то человеческое тело.

— Труп! — ахнул Анисий. — Может, пора брать?

— Не так быстро, — ответил шеф. — Нужно разобраться.

Он расположил сани с агентами по всем стратегическим направлениям, и лишь потом поманил Тюльпанова — марш за мной.

Они осторожно приблизились к заброшенной часовне, обошли ее кругом. С противоположной стороны, у неприметной, ржавой двери обнаружились сани и привязанная к дереву лошадь. Она потянулась к Анисию мохнатой мордой и тихо, жалобно заржала — видно, застоялась на месте, соскучилась.

Эраст Петрович приложил ухо к двери, потом на всякий случай слегка потянул за скобу. Неожиданно створка приоткрылась, не издав ни единого звука. Из узкой щели забрезжило тусклым светом и чей-то звучный голос произнес странные слова:

— Куда? В камень превращу!

— Любопытно, — прошептал шеф, поспешно прикрывая дверь. — Петли ржавые, а смазаны недавно. Ладно, подождем, что будет.

Минут через пять внутри зашумело, загрохотало, но почти сразу же снова стало тихо. Фандорин положил Анисию руку на плечо: не сейчас, рано.

Прошло еще минут десять, и вдруг женский голос истошно закричал:

— Пожар! Горим! Люди добрые, горим!

Тут же подхватил и мужской:

— Пожар! Горим! Пожар!

Анисий азартно рванулся к двери, но стальные пальцы ухватили его за хлястик шинели и притянули назад.