Турецкий гамбит - Акунин Борис

В брешь, образовавшуюся после ретирады генерала, устремился Зуров, убежденный сторонник кавалерийской атаки. Варя прыснула, припомнив, как лихо ротмистр провел предварительную рекогносцировку.

– Экое бельвю, мадемуазель. Природа! – сказал он как-то раз, выйдя из прокуренного пресс-клуба вслед за Варей, которой вздумалось полюбоваться закатом. И, не теряя темпа, сменил тему. – Славный человек Эразм, не правда ли? Душой чист, как простыня. И отличный товарищ, хоть, конечно, и бука.

Тут гусар сделал паузу, выжидательно глядя на барышню красивыми, нахальными глазами. Варя ждала, что последует дальше.

– Хорош собой, опять же брюнет. Его б в гусарский мундир – и был бы совсем молодец, – решительно вел свою линию Зуров. – Это он сейчас ходит мокрой курицей, а видели б вы Эразма прежним! Пламень! Аравийский ураган!

Варя смотрела на враля недоверчиво, ибо представить титулярного советника «аравийским ураганом» было совершенно невозможно.

– Отчего же такая перемена? – спросила она в надежде хоть что-то разузнать о загадочном прошлом Эраста Петровича.

Но Зуров лишь пожал плечами:

– А черт его знает. Мы с ним год не виделись. Не иначе как роковая любовь. Ведь вы нас, мужчин, за бессердечных болванов держите, а душа у нас пылкая, легко ранимая. – Он горько потупился. – С разбитым сердцем можно и в двадцать лет стариком стать.

Варя фыркнула:

– Ну уж в двадцать. Молодиться вам как-то не к лицу.

– Я не про себя, про Фандорина, – объяснил гусар. – Ему ведь двадцать один год всего.

– Кому, Эрасту Петровичу!? – ахнула Варя. – Бросьте, мне и то двадцать два.

– Вот и я о том же, – оживился Зуров. – Вам бы кого-нибудь посолидней, чтоб лет под тридцать.

Но она не слушала, пораженная сообщением. Фандорину только двадцать один? Двадцать один!? Невероятно! То-то Казанзаки его «вундеркиндом» обозвал. То есть, лицо у титулярного советника, конечно, мальчишеское, но манера держаться, но взгляд, но седые виски! Отчего же, Эраст Петрович, вас этак приморозило-то?

Гусар истолковал ее растерянность по-своему и, приосанившись, заявил:

– Я ведь к чему веду. Если шельма Эразм меня опередил, я немедленно ретируюсь. Что бы ни говорили недоброжелатели, мадемуазель, Зуров – человек с принципами. Никогда не посягнет на то, что принадлежит другу.

– Это вы про меня? – дошло до Вари. – Если я – «то, что принадлежит» Фандорину, вы на меня не посягнете, а если «не то», – посягнете? Я правильно вас поняла?

Зуров дипломатично поиграл бровями, ничуть, впрочем, не смутившись.

– Я принадлежу и всегда буду принадлежать только самой себе, но у меня есть жених, – строго сказала нахалу Варя.

– Наслышан. Но мсье арестант к числу моих друзей не принадлежит, – повеселев, ответил ротмистр, и с рекогносцировкой было покончено.

Далее последовала собственно атака.

– Хотите пари, мадемуазель? Ежели я угадаю, кто первым выйдет из шатра, вы мне подарите поцелуй. Не угадаю – обриваю голову наголо, как башибузук. Решайтесь! Право, риск для вас минимальный – там в шатре человек двадцать.

У Вари против воли губы расползлись в улыбку.

– И кто же выйдет?

Зуров сделал вид, что задумался, и отчаянно мотнул головой:

– Эх, прощай мои кудри… Полковник Саблин. Нет. Маклафлин. Нет… Буфетчик Семен, вот кто!

Он громко откашлялся, и через секунду из клуба, вытирая руки о край шелковой поддевки, выкатился буфетчик. Деловито посмотрел на ясное небо, пробормотал: «Ох, не было бы дождя», – и убрался обратно, даже не посмотрев на Зурова.

– Это чудо, знак свыше! – воскликнул граф и, тронув усы, наклонился к хохочущей Варе.

Она думала, что он поцелует ее в щеку, как это всегда делал Петя, но Зуров целил в губы, и поцелуй получился долгим, необычным, с головокружением.

Наконец, чувствуя, что вот-вот задохнется, Варя оттолкнула кавалериста и схватилась за сердце.

– Ой, вот я вам сейчас как влеплю пощечину, – пригрозила она слабым голосом. – Предупреждали ведь добрые люди, что вы играете нечисто.

– За пощечину вызову на поединок. И, несомненно, буду сражен, – тараща глаза, промурлыкал граф.

Сердиться на него было положительно невозможно…

В палатку сунулась круглая физиономия Лушки, заполошной и бестолковой девчонки, исполнявшей при сестрах обязанности горничной, кухарки, а при большом наплыве раненых – и санитарки.

– Барышня, вас военный дожидаются, – выпалила Лушка. – Черный, с усами и при букете. Чего сказать-то?