Ангел-хранитель - Глебова Ирина

– Мальчик у вас на редкость одаренный, – сказал он. – Таких и среди детей образованных людей не часто встретишь. Самородок! Кто знает, возможно, это растет второй Ломоносов!

Последний довод очень впечатлил отца. Когда Василий, два года проучившись, окончил школу, Лобанов-старший сам свез его в Рязань, к дальнему родственнику жены, мелкому лавочнику. Василия приняли в четырехклассное городское училище – то самое, где потом он стал директором.

Юноша учился и подрабатывал где придется, потому что не хотел быть обузой родственникам, а сельских даров отца хватало ненадолго. Каждую свободную минуту проводил в библиотеке, в театре или на собрании городского исторического общества, куда любопытному пареньку позволили ходить.

Училище он окончил с отличием. А дальше начались его мытарства. В Московский университет документы Лобанова не приняли: не соответствовало рангу его крестьянское сословие и низкий статус училища. Василий поехал в Санкт-Петербург – и там то же самое. Мог бы он попробовать поступить в университеты Киева или Харькова, но не хотелось уже больше выслушивать презрительно-вежливые отказы. С молодым, злым напором он решил: «Родную сословную трясину мне не перейти! Надо ехать за границу, на Запад, там – демократия».

И он поехал – пока хватило денег. Шел, подрабатывал, снова ехал. Иностранные языки давались молодому человеку с необыкновенной легкостью, тем более что основы немецкого и французского он знал. В Краковском университете Василий год слушал лекции по физике и астрономии, столько же – химию и естественные науки в Мюнхенском. Четыре года он жил в Париже, снимал комнату в Латинском квартале и постигал в Сорбонне историю, римское и современное право, западноевропейскую литературу.

Как много интересного рассказывал отец Аленке о своем почти что пешем путешествии по Европе! Но особенно, конечно, о Франции. Он был любознательным, молодым и легким на подъем. В летние перерывы между занятиями он ездил по стране – когда сам, когда с друзьями, – от Бретани до Лангедока. И все же самые интересные рассказы отца были о его студенческой жизни в Париже.

– Я приехал туда через два года после Парижской Коммуны. Сколько она была – два месяца! Но такие события помнят века, это я утверждаю как историк. Казалось, дух Коммуны витает над Парижем.

Париж отец любил особой любовью. У него были там любимые места. Церковь Сент-Эсташ и соседний с ней сквер с Фонтаном невинных. Или площадь перед аббатством Сен-Жермен-де-Пре. Однажды там, в кафе возле книжного магазинчика, Базиль Лобанов сидел за одним столиком и разговаривал с Виктором Гюго. Седобородый, красивый семидесятилетний старик рассказал молодому русскому студенту, что пишет новый роман о Великой французской революции, о 93-м годе. И молодой человек понял из его недосказанных слов, что недавние события вызвали у писателя подобную аналогию.

Огюст Ренуар, возрастом не намного старше студентов, часто приходил в Латинский квартал, охотно рисовал портреты ребят, но особенно девчонок из шантана. Эдуару Мане хоть и было уже сорок, но его крепкая фигура и веселый нрав делали его здесь своим. Он тоже захаживал в студенческий квартал, делал наброски различных бытовых сценок. Оба они были уже известные художники, а название «импрессионисты» уже витало в воздухе, но было еще не на слуху. Не то что сейчас!

Алена слушала рассказы отца с восторгом и не совсем понимала, как он мог оставить Париж, уехать. А Василий Николаевич улыбался:

– Как сказал когда-то король Генрих Четвертый: «Париж стоит мессы». Но Анри Наварра был французом. А я – русский. Я всегда знал: учусь для того, чтоб вернуться домой. Что с того, что чиновники не хотели пускать меня в науку? Из-за них я не перестал любить свою страну. И хотел служить ей во благо.

– А они, папочка, опять тебя не пустили?

Отец притягивал ее к себе, гладил доброй ладонью пушистые волосы:

– Умница моя… Это им только кажется, что не пустили. Я делаю свое дело, и мои знания переходят к вам, моим ученикам.

Но девочка в общем-то была права. Когда Василий Лобанов вернулся из Франции в Москву, в министерствах науки и образования встретил лишь холодновато-вежливые кивки и улыбки: «Да, да, превосходно, диплом Сорбонны…» Но, как следовало дальше из этих разговоров, изыскательные лаборатории и научные общества университетов и институтов не нуждались в нем, человеке без имени, званий и титулов. «Вот если только на ниве народного образования…» А почему бы и нет – решил Василий Лобанов.