Фламандская доска - Перес-Реверте Артуро

– У меня еще уйма времени до встречи с Менчу, – сказал он, так и тыча в лицо Хулии своей самодовольной улыбкой, которую она так ненавидела. – Не хочешь выпить рюмочку?

Она пристально взглянула на него, нарочито медленно выговаривая слова:

– Я жду Сесара.

Улыбка Макса стала еще шире. Он прекрасно знал, что и антиквар ему не симпатизирует.

– Жаль, жаль, – пробормотал он. – Нам с тобой так редко удается встречаться вот так, как сейчас… Я имею в виду – наедине.

Хулия только подняла брови и огляделась вокруг, как будто Сесар должен был вот-вот появиться. Проследив за ее взглядом, Макс пожал плечами под своей матросской курткой.

– Мы с Менчу договорились встретиться вон там, возле статуи солдата, через полчаса. Если хочешь, потом, попозже, можем пойти выпить что-нибудь. – И после преднамеренно затянутой паузы многозначительно закончил: – Вчетвером.

– Посмотрим, что скажет Сесар.

Она смотрела ему вслед, на широкую спину, покачивающуюся среди толпы, пока не потеряла его из виду. Так же, как и при других встречах с Максом, она испытывала неловкость и досаду оттого, что не сумела должным образом поставить его на место: как будто, несмотря на ее отказ, ему все-таки удалось на шаг приблизиться к миру, принадлежащему только ей, как тогда, в случае со стаканом. Сердитая на себя, хотя и не зная точно, в чем себя упрекнуть, она закурила другую сигарету и глубоко, раздраженно затянулась. «Бывают моменты, – подумала она, – когда я бы отдала что угодно, лишь бы стать достаточно сильной, чтобы без особых проблем расквасить Максу эту его смазливую морду, морду сытого жеребца».

Прежде чем зайти в кафе, она с четверть часа бродила по рынку, прислушиваясь к выкрикам продавцов и разговорам вокруг, чтобы отвлечься от своих дум, однако морщинки на лбу у нее не разглаживались, взгляд по-прежнему был обращен внутрь себя. О Максе она уже забыла, но мысли ее шли по замкнутому кругу. Фламандская доска, смерть Альваро, шахматная партия – мысли об этом все время возвращались, как наваждение, и ставили перед ней вопросы, ответа на которые она найти не могла. Вероятно, и невидимый игрок также находился здесь, поблизости, среди этих людей, наблюдая за ней и исподволь планируя свой следующий ход. Опасливо оглянувшись вокруг, Хулия нащупала сквозь кожу лежавшей на коленях сумочки пистолет Сесара. Это был абсурд, доходящий до жестокости. Или жестокость, доходящая до абсурда.

Пол в кафе был деревянный, столики – допотопные: мрамор и кованое железо. Хулия попросила стакан лимонада и сидела, глядя в затуманенное стекло, тихо-тихо, пока не увидела сквозь покрывавшие его мельчайшие капельки нечетко обрисовавшийся силуэт антиквара. Тогда она рванулась к нему навстречу, словно ища утешения, да и на самом деле это было почти так.

– Ты все хорошеешь, – встретил ее шутливым комплиментом Сесар, остановившись посреди улицы и уперев руки в бока. – Как только тебе это удается, девочка?

– Ладно, угомонись. – Она вцепилась в его руку с невыразимым ощущением облегчения. – Мы не виделись всего час.

– Вот об этом и речь, принцесса. – Антиквар понизил голос, точно собираясь сообщить некую тайну. – Из всех известных мне женщин ты единственная, которая способна стать еще красивее всего за шестьдесят минут… Если ты обладаешь каким-то секретом, как это делается, то нам следовало бы запатентовать его. Честное слово.

– Идиот.

– Красавица.

Они направились вниз по улице, к тому месту, где стояла машина Хулии. По дороге Сесар рассказывал ей об успешной операции, которую ему только что удалось провернуть: речь шла о картине «Скорбящая Божия Матерь», которая вполне может сойти за работу Мурильо, если покупатель окажется не слишком требовательным, и о секретере в стиле «Бидермейер», с личным клеймом Виринихена, датированном 1832 годом, правда, состояние его оставляет желать лучшего, но зато это подлинник, и хороший столяр-краснодеревщик сумеет привести его в порядок. Одним словом, весьма удачные приобретения, причем по вполне разумной цене.

– Особенно секретер, принцесса. – Сесар, довольный совершенной сделкой, покачивал зонтик на руке. – Ты же знаешь, есть такой социальный класс – да благословит его Господь, – который просто жить не может без кровати, принадлежавшей Евгении Монтихо, или бюро, на котором Талейран подписывал свои фальшивки… А еще есть новая буржуазия, состоящая из parvenus, для которых, когда они вознамериваются подражать этому классу, самым вожделенным символом их триумфа является Бидермейер… Они вот прямо так приходят к тебе и требуют Бидермейера, не уточняя, чего конкретно хотят: стол ли, шкаф ли – им все равно. Им требуется Бидермейер, сколько бы это ни стоило. Некоторые даже слепо верят, что бедный господин Бидермейер – лицо историческое, и страшно удивляются, видя на мебели другую подпись… Сначала они растерянно улыбаются, потом начинают подталкивать друг друга локтями и тут же задают вопрос: а нет ли у меня другого, настоящего Бидермейера… – Антиквар вздохнул, несомненно, в знак сожаления о тяжелых временах. – Если бы не их чековые книжки, честное слово, я многим говорил бы chez les grecs.

– Иногда, насколько мне помнится, ты именно так и поступал.

Сесар испустил еще один вздох, придав лицу горестное выражение:

– Бывало, бывало, дорогая. Меня частенько подводит характер: временами я не справляюсь со своими скандальными наклонностями… Как доктор Джекилл и мистер Хайд. Спасает то, что теперь почти никто не владеет французским достаточно хорошо.

Они подошли к машине Хулии, припаркованной в каком-то переулке, в тот момент, когда девушка рассказывала о своей встрече с Максом. При одном упоминании этого имени Сесар нахмурил брови под кокетливо заломленными полями шляпы.

– Я рад, что не столкнулся с этим альфонсом, – сердито заметил он. – Что, он по-прежнему делает тебе коварные намеки?

– Да в общем-то почти нет. Думаю, в глубине души он побаивается, что Менчу узнает.

– И перестанет кормить и одевать: вот что его больше всего пугает, подонка этакого. – Сесар обошел машину, направляясь к правой дверце, и вдруг остановился: – Смотри-ка! Нас оштрафовали.

– Не может быть!

– Сама посмотри. Вон за дворник засунута бумажка. – Антиквар раздраженно стукнул кончиком зонта об асфальт. – Это же надо – посреди рынка! И полиция хороша: вместо того чтобы ловить преступников и всякую шушеру, как, собственно, ей и положено, занимается тем, что развешивает уведомления о штрафе… Какой позор! – И повторил громко, вызывающе оглядываясь по сторонам: – Какой позор!

Хулия отодвинула пустой баллончик из-под аэрозоля, оставленный кем-то на капоте машины, и взяла бумажку: точнее, не бумажку, а кусочек плотного картона размером с визитную карточку. И застыла на месте, как громом пораженная. Заметив это, Сесар взглянул ей в лицо и, встревоженный, почти подбежал к ней:

– Девочка, ты так побледнела… Что с тобой?

Прошло несколько секунд, прежде чем она смогла ответить, а когда заговорила, то не узнала собственного голоса. Она испытывала невыносимое желание броситься бежать – все равно куда, лишь бы там было тепло и надежно, чтобы можно было спрятать голову, закрыть глаза и почувствовать себя в безопасности.

– Это не штраф, Сесар.

Она держала в пальцах карточку, и у антиквара вырвалось ругательство, абсолютно невообразимое в устах такого воспитанного человека, как он. Потому что на карточке со зловещим лаконизмом, машинописным шрифтом, уже хорошо знакомым обоим, значилось:

…а7:Лb6.

Хулия, точно оглушенная, оглянулась, чувствуя, что у нее начинает кружиться голова. Переулок был безлюден. Единственным человеком, находившимся поблизости, была торговка образками и распятиями, сидевшая на складном стульчике метрах в двадцати от машины и явно отдававшая все свое внимание людям, проходившим мимо ее товара, разложенного прямо на земле.

– Он был здесь, Сесар… Ты понимаешь?.. Он был здесь.

Она сама почувствовала, что в ее голосе нет удивления: только страх. И – осознание этого накатывало на нее волнами отчаяния – то был уже не страх перед неожиданным, а сковывающий ужас, окрашенный мрачной покорностью судьбе; как будто таинственный игрок, его близкое и угрожающее присутствие превратились для нее в некое неизбежное проклятие, жить с которым ей предстояло до конца своих дней. «Даже если, – вдруг отчетливо и горько подумала она, – жить мне еще долго».

Сесар, переменившись в лице, вертел в руках карточку. От возмущения он мог только бормотать:

– Ах, негодяй… Мерзавец… Подонок…

Внезапно мысли Хулии переключились на баллон от аэрозоля, стоявший на капоте «фиата». Она взяла его, чувствуя, что двигается, как во сне, и с некоторым трудом, но все же сумела вникнуть в то, что было написано на его этикетке. Недоуменно покачав головой, она протянула баллон Сесару. Еще одна нелепица.