Ведьма Черного озера - Воронин Андрей

Пан Станислав слегка помедлил, прежде чем спешиться, и слез с лошади только после того, как Огинский бросил на него удивленный взгляд. Нежелание польского помещика покидать седло было понятным: впереди, в заболоченном овраге, служившем некогда руслом протекавшей в двух верстах отсюда реки, его не ожидало ничего приятного. В самом лучшем случае ему предстояла утомительная прогулка по вязкой грязи; в случае же обнаружения отряда французами пан Станислав рисковал погибнуть вместе с русскими гусарами. Вряд ли у мелкого польского помещика были причины любить русских сильнее, чем французов; Огинский сам был поляком и отлично понимал, что и те и другие выглядят в глазах пана Станислава чужаками, завоевателями, пришедшими на его землю с огнем и мечом. Надо полагать, стоявшие на постое в поместье Шпилевского кавалеристы Мюрата основательно его допекли, настолько основательно, что он отважился на чреватую смертельным риском попытку выпроводить их вон. Само собой, на смену французским кавалеристам должны были пожаловать русские, но у пана Станислава имелись все основания предполагать, что надолго они не задержатся, — их целью был далекий Париж.

Солдаты пронесли шесть бочонков с порохом. Завернутые в промасленную парусину, они были обвязаны веревками, за которые их и несли гусары — по двое на каждый бочонок. В бочонках было по пятидесяти фунтов пушечного пороху — количество вполне достаточное для того, чтобы разнести старый бревенчатый мост в мелкую щепу. Огинский обернулся к коноводам и молча махнул рукой, подавая знак увести лошадей. Идти в бой в пешем строю было как-то непривычно — без лошади Вацлав чувствовал себя неуютно. Лошадей увели не только потому, что они могли выдать французам присутствие неприятеля. Вверенный поручику Огинскому отряд не нуждался в лошадях, поскольку шансов вернуться к своим у Вацлава и его людей почти не было.

Возле оврага осталась только одна лошадь — та, на которой приехал Шпилевский. Пану Станиславу предстояло дойти с отрядом до реки, после чего его никто не собирался удерживать и тем более гнать в атаку на мост. Говоря по совести, Вацлаву было неловко заставлять земляка спускаться в овраг. Дорогу он знал и без проводника, и присутствие поляка было необходимо для страховки — на тот случай, если пан Станислав был подослан Мюратом с целью заманить отряд Огинского в засаду. Такая возможность представлялась Вацлаву маловероятной, поскольку она противоречила его понятиям о дворянской чести, но опыт минувшего лета научил его не слишком полагаться на привычки и суждения мирного времени. «На войне как на войне». Поговорку эту придумали французы, но она неизменно оказывалась верной и для русских, и для поляков, и вообще для всех, кто имел несчастье быть втянутым в кровавый водоворот войны.

Чавкая сапогами по грязи и придерживая саблю, Вацлав сошел с дороги. Здесь стало немного легче: невозделанная земля, хоть и пропиталась водой, была густо перевита корешками травы и не сковывала движения. Путаясь в траве длинными кавалерийскими шпорами, Вацлав решительно зашагал к оврагу, и отряд двинулся за ним. В одной руке Огинский держал заряженный пистолет, а другой сжимал железную дужку потайного масляного фонаря. Фонарь был горячий на ощупь, от него пахло нагретым железом и ламповым нагаром. Второй пистолет торчал у поручика за поясом, упираясь изогнутой рукояткой в ребра. Вацлав поморщился: как всякий бывалый рубака, он относился к пистолетам с пренебрежением. В кавалерийской атаке толку от пистолетов, считай, никакого: ну, выпалишь на скаку раз, выпалишь другой, а дальше что? Сабля — вот настоящее оружие гусара! Жаль только, что, когда на мост густыми рядами пойдет французская пехота, пользы от сабли будет еще меньше, чем от пистолетов. Да, что и говорить, пеший гусар — мертвый гусар...

Разумеется, поручик Огинский не стал делиться этими соображениями ни со своими подчиненными, ни тем более с проводником Шпилевским. Народ в отряде собрался бывалый и тертый, и все, что мог сказать им молодой поручик, гусары прекрасно знали и без него.

Пан Станислав двигался впереди, сопровождаемый на всякий случай двумя гусарами, которые не несли на себе ничего, кроме личного оружия и потребной в бою амуниции. Эскорт этот более всего напоминал обыкновенный конвой, и, судя по излишне прямой спине пана Станислава и его гордо вскинутой голове, он это хорошо понимал. «Не беда, — подумал поручик, прогоняя неловкость, — две версты как-нибудь потерпит». Это рассуждение, в целом верное, неожиданно его позабавило: оно ясно указывало на то, что дворянский недоросль Огинский, этот утонченный отпрыск древнего рода, заметно огрубел душой и телом за минувший год, почти целиком проведенный им в седле. Вацлав не знал, хорошо это или дурно. Для войны, пожалуй, хорошо, так ведь не вечно же ей длиться, этой войне!