Фламандская доска - Перес-Реверте Артуро

– В этом я не сомневаюсь. Но вы же сами сказали: если ее удастся разыскать.

– Я вижу, вы не слишком-то оптимистично настроены.

– После всего того, что произошло за последние дни, у меня нет причин для оптимизма.

– Я вас понимаю. Но я надеюсь на полицию… Или на удачу. А если нам посчастливится вернуть картину и выставить ее на аукцион, это будет Событие с большой буквы, уверяю вас. – Он улыбнулся так, словно в кармане у него лежал какой-то чудесный подарок. – Вы читали «Искусство и антиквариат»? Он посвятил этой истории пять полос с цветными фотографиями. Нам без конца звонят журналисты, пишущие об искусстве. А «Файнэншл таим» на следующей неделе опубликует большой репортаж… Разумеется, некоторые из журналистов просят устроить им встречу с вами.

– Я не хочу никаких интервью.

– И очень жаль, если вы позволите мне высказать свое мнение. Ваши заработки зависят от того, насколько высок ваш престиж. А реклама способствует повышению профессионального престижа…

– Но только не такая. В конце концов, картина-то была похищена из моего дома.

– Мы стараемся не обращать внимания на эту маленькую деталь. Вы никоим образом не несете ответственности за происшедшее, да и отчет полиции не оставляет на этот счет никаких сомнений. Судя по всему, приятель вашей подруги передал картину какому-то неизвестному нам сообщнику, и расследование идет по этому пути. Я уверен, что фламандская доска будет найдена. Нелегально вывезти из страны такую знаменитую картину, как эта, не так-то легко. В принципе.

– Что ж, я рада, что вы так уверены. Это называется: уметь проигрывать. Со спортивным духом – так, кажется, говорят? Я думала, что для вашей фирмы эта кража явилась ужасным ударом…

Лицо Монтегрифо выразило боль и печаль. Сомнение ранит, ясно читалось в его глазах.

– Это действительно тяжелый удар, – ответил он, глядя на Хулию так, словно она несправедливо обвинила его в одном из смертных грехов. – Знаете, мне пришлось долго и пространно объясняться с головным предприятием в Лондоне. Но в нашем деле приходится сталкиваться с подобными проблемами… Хотя косвенным образом исчезновение фламандской доски принесло и положительные плоды: наш филиал в Нью-Йорке обнаружил еще одного ван Гюйса – «Ловенского менялу».

– Ну, «обнаружил» – это уж слишком… «Ловенский меняла» – картина известная, занесена в каталоги. Она находится в одной частной коллекции.

– Вижу, вы прекрасно информированы. Я имел в виду, что мы теперь состоим в контакте с ее владельцем: похоже, он считает, что сейчас подходящий момент, чтобы получить хорошие деньги за свою картину. На сей раз мои нью-йоркские коллеги опередили вас.

– Что ж, дай им Бог.

– И я подумал, что мы с вами могли бы отметить это событие. – Он взглянул на «ролекс» на левом запястье. – Уже почти семь, так что я приглашаю вас поужинать. Нам нужно обсудить кое-что относительно вашего предстоящего сотрудничества с «Клэймором»… У вас есть деревянная раскрашенная статуя святого Михаила, индо-португальская школа, семнадцатый век. Мне хотелось бы, чтобы вы взглянули на нее.

– Большое спасибо, но я сейчас не в том настроении. Знаете, гибель моей подруги, исчезновение картины. Вряд ли сегодня я смогу быть приятной собеседницей.

– Как вам будет угодна – Монтегрифо привял ее отказ покорно и с изяществом, не погасив улыбки. – Если хотите, я позвоню вам в начале следующей недели… Как насчет понедельника?

– Хорошо. – Хулия протянула ему руку, и аукционист нежно пожал ее. – Спасибо, что навестили меня.

– Видеть вас – для меня всегда огромное удовольствие, Хулия. А если вам что-нибудь понадобится, – он заглянул ей в глаза взглядом, исполненным многозначительности, понять который девушке так и не удалось, – я имею в виду – все, что угодно, что бы это ни было, звоните мне. Без всяких колебаний.

Он вышел, послав ей с порога последнюю ослепительную улыбку, и Хулия осталась одна. Она поработала над триптихом Буонинсеньи еще с полчаса, потом начала собираться. Муньос и Сесар настаивали, чтобы она несколько дней пожила не у себя. Антиквар – в который уж раз – предложил ей в качестве временного убежища свой дом, но Хулия не поддавалась на уговоры и ограничилась тем, что сменила замки. «Упрямства у тебя на двоих», – сердито сказал ей по телефону Сесар, звонивший буквально каждые полчаса, чтобы узнать, все ли у нее в порядке. Что же до Муньоса, то Хулии было известно (случайно проболтался Сесар), что он вдвоем с антикваром в ночь после убийства до самого утра пробродил дозором возле ее дома, леденея от холода, проникавшего даже под пальто и теплые шарфы, и спасаясь только горячим кофе из термоса и коньяком из плоской фляги, которые Сесар предусмотрительно захватил с собой. Эти долгие часы ночного бдения скрепили ту странную дружбу, что зародилась между этими столь разными людьми в результате происшедших драматических событий и взросла на почве общей заботы о безопасности Хулии. Узнав об этой ночной прогулке, девушка строго-настрого запретила своим друзьям делать подобные вещи, пообещав взамен никому не открывать дверь и, ложась спать, класть под подушку «дерринджер».

Теперь, собирая свою сумку, она увидела пистолет и кончиками пальцев потрогала его холодный хромированный бок. Прошло четыре дня после гибели Менчу, за это время не было ни новых карточек, ни телефонных звонков. Может быть, сказала она себе без особой убежденности, весь этот кошмар уже кончился. Она накрыла триптих Буонинсеньи куском холста, повесила халат в шкаф и надела плащ. Циферблат часов на внутренней стороне ее левого запястья показывал без четверти восемь.

Она как раз протянула руку, чтобы выключить свет, когда зазвонил телефон.

Хулия опустила трубку на рычаг и застыла неподвижно, сдерживая дыхание и одновременно желание убежать как можно дальше от этого места. Словно ледяным ветром дохнуло на нее, и она вздрогнула так сильно, что ей пришлось опереться о стол, чтобы ощущение опоры помогло ей взять себя в руки. Ее расширенные от страха глаза не отрывались от телефона. Голос, который она только что слышала, был совершенно неузнаваем: ни мужской, ни женский, похожий на те странные голоса, какими говорят куклы в руках чревовещателей. От прорывавшихся в нем визгливых ноток Хулия почувствовала, как в ней волной поднимается дикий, слепой, животный ужас.

«Зал номер двенадцать, Хулия…» Затем молчание и шорох дыхания, приглушенный, может быть, носовым платком, прижатым к микрофону трубки. «…Зал номер двенадцать», – повторил голос. «Брейгель-старший», – добавил он после небольшой паузы. Затем последовал короткий, сухой, зловещий смешок и щелчок, означающий разъединение.

Хулия попыталась привести в порядок свои бешено мечущиеся мысли, изо всех сил стараясь не дать панике овладеть собой. На охоте, сказал ей однажды Сесар, под дулом ружья первыми жертвами становятся те утки, которые всполошатся и ринутся очертя голову сами не зная куда… Сесар. Хулия сняла трубку и набрала номер магазина, потом домашний номер антиквара, но ей никто не ответил. Не застала она нигде и Муньоса. Таким образом, какое-то время, подумала она, леденея от беспредельности этого понятия, ей придется справляться своими силами. Она вынула из сумки «дерринджер» и удостоверилась, что он заряжен. По крайней мере, с ним в руках она и сама может стать не менее опасным противником, чем кто угодно другой. И опять ей припомнились слова Сесара, которые она частенько слышала в детстве. В темноте – это был еще один из его уроков, когда она делилась с ним своими детскими страхами, – все вокруг тебя остается точно таким же, как и при свете, просто ты этого не видишь.

Она вышла в коридор, сжимая в руке пистолет. В такой час здание музея уже было безлюдно, по нему ходили только охранники ночной смены, но Хулия не знала, где именно сейчас искать их. В конце коридора находилась лестница, ведущая вниз: три пролета, расположенных под прямым углом один к другому, с обширными площадками между ними. Лампочки охранной сигнализации рассеивали темноту до состояния синеватого полумрака, позволявшего различить на стенах потемневшие от возраста картины, мраморную балюстраду лестницы и бюсты римских патрициев, застывшие, как сторожа, в своих нишах.

Хулия сняла туфли и засунула их в сумку. Ее ноги сквозь чулки ощутили холод пола, который тут же начал растекаться по всему телу, поднимаясь все выше. В самом лучшем случае приключение этой ночи сулило ей сильную простуду. Так, босиком, Хулия спустилась по лестнице, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы прислушаться и осмотреться, пригнувшись к перилам, однако не увидела и не услышала ничего подозрительного. Наконец она добралась до нижней площадки, и тут ей пришлось задержаться, чтобы решить, как поступить дальше. Отсюда, через несколько залов, отведенных под реставрационные мастерские, она могла дойти до автоматической двери и, воспользовавшись своей электронной карточкой, выйти из музея неподалеку от ворот Мурильо. Другой путь – узкий коридорчик, в конце которого находилась еще одна дверь, ведущая в залы музея. Обычно она была закрыта, но на ключ ее запирали не раньше десяти часов – времени последнего обхода охранников.