Ведьма Черного озера - Воронин Андрей

Юсупов, однако, ничуть не испугался. Он остался сидеть на камне в прежней позе, ограничившись тем, что приподнял свою трость и направил ее конец на пана Кшиштофа, как будто это была указка, а Огинский представлял собою любопытный музейный экспонат или анатомический муляж. Впрочем, эта иллюзия развеялась сразу же, как только пан Кшиштоф разглядел на нижнем, направленном на него конце трости отверстие, более всего напоминавшее ружейное дуло. Рукоятка трости, как уже упоминалось выше, была выполнена в виде собачьей головы; теперь Юсупов небрежным движением большого пальца отвел назад одно из собачьих ушей, и Огинский услышал характерный щелчок, издаваемый обыкновенно взводимым курком.

— Пся крэв! — выругался пан Кшиштоф. — Что все это значит?

Голос его все еще звучал уверенно и даже агрессивно, но это уже было притворство. Схватка была проиграна раньше, чем она началась, и Огинский, имевший огромный опыт тяжких поражений, понял это.

— Я с удовольствием объясню вам, что это значит, если вы уберете свою зубочистку и сядете, — спокойно ответил Юсупов. — В противном случае вместо объяснений вы схлопочете пулю. Судя по тому, что мне о вас известно, ваша смерть никого не огорчит и разыскивать убийцу никто особенно не станет.

— Хорошенький способ платить долги, — саркастически молвил пан Кшиштоф. Он все еще держал саблю в руке, но ее сверкающий на солнце кончик уже вяло опустился, нацелившись в землю. — Право, лучше бы я дал вам пистолет — тогда, в номере, когда вы так хотели застрелиться.

Юсупов не ответил, но дуло его странного, невиданного оружия приподнялось чуть выше. Теперь оно смотрело Огинскому прямо в лоб, и пан Кшиштоф вдруг ни к селу ни к городу подумал, какой надо обладать силищей, чтобы столь непринужденно удерживать одной рукой этот тяжелый и неудобный предмет. Это рассуждение, хоть и не имело прямого отношения к делу, окончательно убедило его в бесполезности сопротивления, и пан Кшиштоф, бормоча невнятные проклятия, толкнул клинок в ножны. После этого он сел, демонстративно забросив ногу за ногу и сложив на груди руки, одна их которых по-прежнему покоилась в матерчатой петле перевязи. Проследив взглядом за этими эволюциями, Юсупов аккуратно положил трость к себе на колени и вернулся к раскуриванию своей глиняной трубки.

— Ну-с, брат Студзинский, — произнес он, усиленно работая щеками и окутываясь клубами голубоватого дыма, — поговорим начистоту?

— О чем, собственно? — угрюмо огрызнулся пан Кшиштоф, уже начинавший догадываться, о чем пойдет речь, и не испытывавший по этому поводу ни малейшего восторга.

— Неужто нам не о чем поговорить? — деланно изумился Юсупов. — Полноте, господин майор! Или, может быть, не майор? И, быть может, даже не Студзинский? Кстати, неужели вам удобно смотреть одним глазом? В этих своих повязках и чужих волосах вы похожи на скверного провинциального трагика. Если желаете, можем поговорить о покинутой вами жене — притом, замечу в скобках, покинутой столь ловко, что бедняжка до сих пор не знает, вдова она или все-таки мужняя жена. Ну-ну, не раздувайтесь так, сударь! Признаюсь как на духу: ваши матримониальные делишки меня ничуть не занимают.

— Вы слишком много себе позволяете, — заносчиво объявил пан Кшиштоф. — В вашем положении такой тон просто недопустим. Ваш долг составляет...

Юсупов прервал его нетерпеливым жестом.

— Что вы заладили, как попугай, — долг, долг, долг? — спросил он. — Какой еще долг? Нельзя же, право, быть таким самоуверенным глупцом! Неужто вы и впрямь рассчитываете получить с меня двести пятьдесят тысяч целковых? Я отдал вам двести рублей. Фактически я их вам подарил; так знайте же меру! Взгляните-ка сюда.

Он поднял кверху пустую ладонь и повертел ею так и этак, показывая Огинскому, что она действительно пуста, после чего жестом фокусника один за другим извлек прямо из воздуха четыре туза. Тузы, вертясь, полетели под ноги пану Кшиштофу и легли на мох подле носков его сапог; за тузами последовали короли, за королями — дамы. Карты появлялись словно бы ниоткуда, и, сколько ни присматривался поднаторевший в карточном плутовстве пан Кшиштоф, ему так и не удалось понять, откуда они берутся. Окончательно уничтоженный, он наклонился и поднял бубнового короля. Карта была как карта, вот только изображенный на ней король, как показалось пану Кшиштофу, нагло ухмылялся прямо ему в лицо своими пунцовыми, чересчур яркими губами. Огинский с отвращением бросил карту на землю, с трудом подавив желание затоптать ее сапогом.