Капкан для призрака - Глебова Ирина

– Да, припоминаю, что-то такое было…

– Тогда наш покойный император-миротворец учредил особый комитет для сбора пожертвований в пользу голодающих. Комитет этот возглавил нынешний наш государь-батюшка, а тогда еще – наследник, цесаревич Николай. Вот я и пристроился работать под сотрудника этого комитета!

– Собирал пожертвования? – сразу понял Келецкий. – Неужели в пользу голодающих?

– Точно так, собирал! – Лапидаров захохотал, откинувшись на спинку стула: он немного захмелел от пива. – В собственную пользу, это ты верно догадался! Я был хорошо оснащен – были документы, подписные листы… Кто там знал – такие они или не такие! Главное – бумажки с печатями: у нас, в России, им верят больше, чем человеку… Да, отменно я тогда поживился, надо было вовремя остановиться, но ведь все шло так хорошо! Неурожай и голод сильнее всего прихватили самый центр, да еще северные области. А в Малороссии уродило хорошо, вот там я и работал. В большие города не совался, по уездным шустрил. Приеду, день-два покручусь, послушаю, не было ли уже здесь представителей комиссии. Если все тихо – смело иду к уездному предводителю и собираю дань! В маленьких городках хорошо давали, местной знати и купцам друг друга перещеголять щедростью хотелось. А я еще по хуторам и большим сельским общинам ездил – там тоже не отказывались помочь «голодающим»!

– На чем же ты засыпался? – спросил Келецкий. Он слушал с интересом и даже некоторым восхищением. Все-таки незаурядным мошенником был этот Лапидаров!

– Эх! – махнул тот рукой, так живо переживая свою прежнюю ошибку, словно все происходило только вчера. – Говорю же: надо было вовремя остановиться! Да я во вкус вошел, и пришла мне в голову мысль: на Украине-то народ победнее будет, чем в Польше да Литве. Там хутора богатые, давать будут больше… Когда уже по Беларуси пошел – поприжимистее народ стал. Но я все себе говорил: вот сейчас выйду на хлебные места – загребу!

– А вместо этого тебя самого загребли?

– Так молодой же еще был, жизненного опыта не хватало! В тех местах люди совсем другие. Это тебе не доверчивый Иван или сентиментальный Петро! Там хуторянин слушает, кивает, а сам себе на уме. Молчаливые, осмотрительные бестии! Да и дела им особого до русских голодающих нет – свой карман наглухо застегнут! Я там под Гродно да под Вильно сунулся в один, другой хутор – всякие Жирмуны, Калитанцы… А на третьем – Солешки назывался – меня и повязали! Сами хуторяне натурально связали и в Вильно отвезли, в полицейскую управу. Там судили, два года тюрьмы припечатали. Отбывал в Варшавской пересылке.

– Ну вот, наконец ты до сути добрался, – сказал Келецкий. – Хотя историю ты интересную рассказал… Так что там о сестре Людвига?

– Да ничего особенного, – как-то неохотно, вяло, сразу остыв, махнул рукой Лапидаров. – Сидела там за убийство в женском отделении. История у нее была громкая, вот все про нее всё знали. Я тоже. Что сын у нее на воле остался, младенец еще. И имя я запомнил – Эрих. Сама эта Эльза молодая была, красивая. Там, в тюрьме, и погибла – с собой покончила…

В тюрьме Мирон Лапидаров недолго вел жизнь обычного заключенного. Он был из тех проныр, кто умеет приспособиться к любым условиям. Скоро он стал незаменимым человеком для начальника тюрьмы – соглядатаем, подстрекателем, связным, посыльным. Не брезговал ничем, но особенно ценился за извращенную фантазию. Именно он, узнав, что от начальника тюрьмы недавно ушла жена, подбросил ему мысль: зачем тосковать, коль под рукой – целое женское отделение! А там есть и молодые бабенки!.. Сам же Лапидаров стал присматривать «наложниц» и уламывать их. Впрочем, особенно уговаривать почти не приходилось: большинство соглашались ходить на ночь к начальнику охотно – за небольшие поблажки. И только один раз Лапидаров наткнулся на отчаянное сопротивление. И, как назло, именно с той женщиной, которую начальник тюрьмы выбрал для себя сам, просто мечтал о ней!

Это была Эльза Лютц. Она была окружена жутковато-романтичным ореолом. Так изящно и жестоко убить любовника, а потом, на суде, выйти и признаться, спасая другого мужчину, – так сделать могла только незаурядная женщина! А как она была хороша! Густые волнистые локоны казались еще темнее, обрамляя бледное лицо, огромные бездонные глаза, беззащитно-трагическая складка губ, точеная фигура с высокой грудью уже рожавшей женщины… Лапидаров очень хорошо понимал начальника тюрьмы – такой лакомый кусочек рядом, а не возьмешь, не дается! Чего он ей только не сулил от имени будущего благодетеля: от смены вонючей многоместной камеры до чуть ли не полного освобождения! Она цедила сквозь зубы презрительные слова, а потом просто перестала отвечать.