Темное солнце - Вербинина Валерия

— Мышей? — оторопел ксендз. — Так это… это… — Но тут же гнев с удвоенной силой вспыхнул в нем. — Сатанинское отродье! — вскричал он.

— Ничего подобного, — отвечала Мадленка. — Хочешь, перекрещусь?

— Крестись! — потребовал ксендз. Мадленка перекрестилась.

— Целуй распятие! — Ксендз явно осмелел. Мадленка, пожав плечами, повиновалась и поцеловала холодный серебряный крест.

— Могу снова перекреститься, — предложила она. — Отче, это я! Ты что же, мне не веришь?

— Никому нельзя верить, — объявил ксендз, сбегал за святой водой и выплеснул на Мадленку едва ли не целую чашу.

— Да что же это такое, — возмутилась Мадленка,отряхиваясь. — Одежда как-никак денег стоит, и не малых!

— Мадленка! — вскричал ксендз в радостном изумлении. — Ей-богу, это она. Она! Она! И живая! — тряся ее за плечи, объявил он собравшимся.

— Истинно она, — подтвердила сестра Барбара, поджимая губы. — Да как одета-то!

— За мышей наложу епитимью, — добавил ксендз сурово. — Негоже так обращаться с человеком моего звания. Но… постойте! Кого же нам тогда привезли?

— При… что? — переспросила Мадленка.

— Нам сказали, — говорил ксендз с большим волнением, — что на мать-настоятельницу напали эти собаки крестоносцы, всех порубили, а ты бежала в замок князя Диковского, да и там тебя кто-то настиг. Вчера только нам доставили твое тело — тьфу! Прости господи, тело, но не знаю чье. Михала и остальных привезли еще раньше, мы его отпели и похоронили с богом.

У Мадленки захолонуло сердце, когда она попыталась представить себе, на что стал похож труп самозванки за эти дни, да еще при летней жаре. Да уж, теперь бы ее точно никто не узнал. Чья-то тень упала на нее; Мадленка обернулась и увидела фон Мейссена.

— Не знаю, святой отец, — молвила она, — и ни у какого князя Диковского я не была, а скиталась по лесам, полумертвая от страха, и подобрали меня эти добрые люди, литовские купцы, и по дороге согласились сделать крюк, чтобы заехать в Каменки.

— Истинно так, — подтвердил фон Мейссен, в чистой польской речи которого неизвестно откуда появился сильный литовский акцент.

— Но это же чудо! чудо! чудо! — восклицал в экстазе ксендз Белецкий, очевидно, уже забывший свое намерение размозжить голову призраку. — А Михал? — внезапно спросил он. — Может, и он тоже жив?

— Нет, — сказала Мадленка, поникнув головой, — Михал убит, и мать Евлалия, и все остальные тоже. Я видела их тела.

— Так кто же все-таки лежит в гробу? — добивался ксендз Белецкий. — Потому что там точно лежит чье-то тело, правда, — он вздохнул, — смотреть на него нынче совсем уже не пристало.

— Не знаю, — сказала Мадленка, шмыгая носом, — наверное, люди князя чего-то напутали. Может, там сестра Урсула?

— Да нет, они были уверены, что это ты! От дальнейших расспросов Мадленку спасли сестры, окружившие ее плотным кольцом. Каждой хотелось потрогать ту, которую они уже считали безвозвратно потерянной; все-таки не каждый день встречаешь человека, воскресшего из мертвых. Госпожа Анна пришла в себя, с неудовольствием поглядела на дочь и прошептала: «О боже!» Пан Соболевский выглядел совершенно растерянным и задумчиво накручивал на палец свои поникшие усы цвета ржи. Сестра Агнешка ущипнула Мадленку и стала хохотать как сумасшедшая; Матильда и Марта наперебой дергали ее то за одежду, то за волосы и в восторге кричали друг другу: «Живая! Ей-богу, живая!» Сестра Беата сочувственно улыбалась Мадленке, держась за руку мужа, и только сейчас Мадленка заметила, что та, похоже, ждет ребенка. Ксендз Белецкий расцеловал «Ольгерда» в обе щеки и заявил, что тот замечательный человек; порывался он обнять и Филибера, но хмурый Лягушонок резко уклонился от его объятий.

— Это мой слуга, — сказал Боэмунд, взглядом приказывая анжуйцу вести себя прилично. В следующее мгновение муж Беаты обратился к нему по-литовски, и у Мадленки потемнело в глазах. Господи, она же не предупредила фон Мейссена, что муж ее сестры — литовец! Что же теперь будет? Ведь он сейчас разоблачит их всех!

Но ничего такого не произошло; «Ольгерд» поклонился, улыбнулся и совершенно спокойно заговорил по-литовски так, словно всю жизнь провел около Вильнюса. Мадленка, слушая непонятную речь, обливалась холодным потом, но муж Беаты был в восторге, смеялся и вообще чувствовал себя, судя по всему, совершенно непринужденно. Убедившись, что с этой стороны все в порядке, Мадленка наконец-то смогла перевести дух.