Черно-белый танец - Литвиновы Анна и Сергей

– Завалю сочинение, – всхлипнула Настя, когда они вышли из Вилениного подъезда.

Сеня хотел сказать, что у Вилены просто такая манера, чтобы ученики не расслаблялись… но Настя и слова вымолвить не дала. Проговорила завистливо:

– У тебя-то память хорошая… Все цитаты запоминаешь. И пишешь лучше меня.

– Брось, все ништяк, – как мог, беззаботно ответил Сеня.

Настя прошипела:

– Я тебе сколько раз говорила – ненавижу это слово: «ништяк»! Надоело уже просить!

«А как уж ты мне надоела! Со своим-то вечным нытьем!» – подумал Сеня. Отвернулся от Насти и замолчал. Так, не глядя друг на друга, и дошли до дома.

У подъезда встретили Милу.

– Трясетесь, зайчишки? – весело спросила Настина подруга.

Что Милке не веселиться – ей до экзаменов еще три недели, в Плешку вступительные только в августе.

– Трясемся, – вздохнула Настя.

И виновато взглянула на Сеню: извини, мол, что я на тебя огрызалась.

Всегда она так – сначала обидит, а потом переживает, подлизывается…

Нет уж, Настя! Сеня улыбнулся Милке:

– Вот еще, трясьтись! Что мне этот МГУ? Не пройду – с тобой в «Плешку» поступать буду. Возьмешь… в обойму?

– Тебя, Сенечка, возьму, куда угодно, – радостно заверила Милка.

А Настя посмотрела на Сеню (в его голове послушно вспыхнула цитата из «Героя нашего времени»: «ее большие глаза, исполненные неизъяснимой грусти, казалось, искали в моих что-нибудь похожее на надежду»), решительно дернула плечом и вошла в подъезд.

– Что это с ней? – удивилась подруга.

– Психует, – отмахнулся Сеня. – Давай, что ли, курнем?

Они отошли подальше от капитоновских окон, выкурили по сигаретке «Космос», поболтали. Милка явно старалась его веселить, пыталась рассказывать анекдоты, но, судя по ее озадаченному лицу, смеялся Сеня вовсе не там, где нужно.

– Ладно, не до смеха, – вздохнул он. – Пойду.

– Ни пуха, ни пера! – пожелала Мила.

Арсений девушек к черту не посылал. Попросил:

– Ругай меня завтра, Милок. Кляни последними словами.

Больше всего ему сейчас хотелось забиться в угол, и чтобы никто, никто его не трогал.

Но дома – дома у Капитоновых – Сеня покоя не нашел. Настя весь вечер ходила взвинченная. Цеплялась к нему, требовала какие-то свои конспекты. Включала на полную громкость ненавистный «Миллион алых роз». Спасибо Ильичу – накапал ей лошадиную порцию валерьянки.

Сеня еле дождался, пока мать отведет Настю спать. Он не сердился на девушку: понятно ведь, что не со зла бросается, а от нервов. Но когда у самого на душе кошки скребут – только чужих истерик и не хватает…

Так что лучше уж прийти на сочинение одному, без Насти, а то будет изводить его всю дорогу до универа.

…Сеня упоенно вдыхал запахи московского утра, слушал, как шуршат вековые липы. Да, Москва – хороша, но только по утрам, когда вокруг – ни людей, ни машин.

«Не поступлю – и ладно, – настраивал он себя. – Вернусь домой, поцелую бабулю, обниму деда. И пойдем мы с ним на рыбалку – далеко пойдем, до самого Геленджика…»

Сеня покружил по кривеньким московским переулкам и вышел к Пушкину. Охранявший поэта милиционер посмотрел на Сеню удивленно, сделал движение навстречу: документы, что ли, проверять будет?

– Сочинение сегодня. Не спится… – отчитался Сеня.

– А, абитура, – мент тут же потерял к нему интерес.

«Метро уже открылось. Прокачусь-ка я до Кузнецкого… – решил Сеня. – В пирожковую. Она с семи, вроде, начинает работать. Кофе, конечно, там гадкий, с молоком, но зато никакая бабка Шапокляк волком смотреть не будет!»

Только в пирожковой, дымной от подгоревшей выпечки, Сене удалось, наконец, прийти в себя. Он выпросил у толстой подавальщицы настоящего, не испорченного молоком, кофе.

– Сочинение сегодня пишу, – жалобно обратился он к тетеньке. – Всю ночь не спал… Волнуюсь.

Магическое слово «абитура», кажется, действовало даже на грозных работников сервиса.

– Живи, птенчик, – разрешила ему толстуха.

И щедро бухнула в мутный стакан целых три ложки кофейного порошка.

Пироги ему тоже достались самые лучшие: с капустой. Сеня сидел у грязного окна, вгрызался в свежайшую выпечку, экономно, по глотку, цедил кофе и совсем не думал об экзамене. Вспоминал море, деда, моторку, бывших одноклассников… Очнулся только в девять – во время как пролетело! Вроде всю ночь готовился и все равно опаздывает!

Сеня вскочил.

– Ни пуха, ни пера тебе, парень! – ласково громыхнула вслед подавальщица.

В аудиторию, где писали сочинение, он влетел последним.

– Почти опоздали, Арсений Игоревич, – попеняла ему узкогубая тетка, проверявшая документы. – Еще три минуты – и не пустила бы.

«Ах ты, гестаповка!» Сеня промолчал. Тетка оглядела аудиторию:

– Вон за ту парту. В третьем ряду.

Как тут все серьезно! Он-то думал, что народ рассаживается, как хочет. Ну и ладно, ему же спокойней – Настька ныть в ухо не будет.

Настя оказалась неподалеку – в том же ряду, шестая. Сеня мимолетно взглянул на нее: бледная, под глазами – тени, губы дрожат. Снотворное (или что там ей бабка дала?), очевидно, не помогло.

Не прошло и пяти минут, как в аудиторию торжественно вплыл декан. Разорвал конвертик, огласил темы… Ничего страшного. Лермонтов, Достоевский, Горький и свободная: «За что я люблю свой край». Эх, написать бы ее! Про Южнороссийск, про море, про настоящих друзей! Но репетиторша, Вилена, строго предупредила: «За свободную тему браться не смейте. Выше „тройки“ не поставят. Считается, что ее пишут те, кто не знает литературы.»

Дурацкие правила. Но что поделаешь, если здесь по таким играют.

Сеня решил остановиться на Достоевском. Выбрал Федора Михайловича из чисто практических соображений: больше всего цитат помнил. И критику – тоже. Да и Вилена упоминала, что за «Преступление и наказание» абитуриенты берутся редко – так что будет приемной комиссии приятное разнообразие.

Сеня быстро, минут за двадцать, настрочил план… Просмотрел: логично, полно, солидно… Будто и не было бессонной ночи. Не иначе, кофе в пирожковой оказался волшебным. Что ж, пора приступать. Он потер руки, подул на ладони… Интересно, а у Настены как дела?

Сеня обернулся. Настя, ссутулясь, сидела за своей партой. Глаза блестят слезами, губы прыгают. И – не единой строчки. Чистый лист бумаги.

– Настя! – одними губами произнес Сеня.

Она услышала, вскинула на него жалобный взгляд. Также неслышно ответила:

– Не могу! Не помню!

К его парте уже спешил надсмотрщик-старшекурсник. Сеня паинькой склонился над своим сочинением. «Да что мне Настя? Она и так выкрутится. У нее вон – вся юбка в „шпорах“. Бабка специальные карманы под оборки пришила».