Деревня восьми могил - Ёкомидзо Сэйси

Вечером всех нас с пристрастием допрашивали. Если после первых убийств совершенно непонятно было, кто убийца, где его искать и каким образом он мог подбросить яд, то в этом случае картина была несколько яснее. Во-первых, было понятно, что убийцу следует искать в этом самом доме, что он ловко подложил в еду яд, воспользовавшись суетой на кухне.

Стало быть, человек, убивший деда, брата, отравивший Кодзэна, находится совсем рядом со мной! При мысли об этом меня пробирал озноб.

Допросы длились до глубокой ночи. Ваш покорный слуга попал в лапы самого – по слухам – жесткого из сыщиков. Меня преследовало ощущение, что череда дерзких преступлений лишила моего мучителя способности рассуждать здраво. Он, по-видимому, воспринимал меня как маньяка-отравителя, без каких-либо мотивов убивавшего всех подряд. Наверное, преступник именно таков, но откуда уверенность в том, что этот преступник – я? Разве злодеяния моего отца являются достаточным основанием для того, чтобы считать злодеем меня?

Еще одно обстоятельство осложняло мое положение: в этой деревне я был чужаком, чьи действия непредсказуемы и непонятны. Во всей деревне не найдется ни одного человека, который без колебаний заступился бы за меня. Даже Харуё…

Но разве я имею право укорять сестру? Полицейские прямо-таки источали флюиды подозрительности, не удивительно, что весь мир смотрит на меня с недоверием и враждебностью. Такого рода горькие мысли совершенно истерзали меня. Следователь упорно пытался добиться от меня признания в убийстве. Его очевидная предвзятость и недоброжелательность отнимала у меня последние силы.

В эпоху Эдо^[29] применяли такую пытку: подозреваемому на протяжении нескольких дней не позволяли спать; душевное и физическое изнеможение лишало его всякой воли, и он признавался в том, что делал и чего не делал.

Нет, я не хочу сказать, что допрашивавший меня полицейский действовал подобными методами, скорее я сам истерзал себя своими горькими думами. Я дошел до того, что поверил в собственную порочность, в то, что, сам того не ведая, совершил ужасающие злодеяния.

Я уже готов был кричать:

– Да! Да! Это я виноват! Я – виновник всех несчастий! Я признаюсь во всем, только оставьте меня в покое!

И тут явился мой спаситель в лице Коскэ Киндаити.

– Господин инспектор, – обратился он к Исокаве, – мы можем денно и нощно выяснять, чьих рук эти дела, но ни к чему не придем, поскольку совершенно не понимаем, каким мотивом руководствовался преступник. В случае со стариком Усимацу, как и в случае с Куя, на первый взгляд может показаться, что мотивы преступления достаточно ясны, но, поразмышляв, приходишь к выводу, что эта ясность мнимая и их, мотивов, попросту нет. Или нам не удалось их обнаружить. А что касается убийства Кодзэна, тут мы не имеем даже намеков на мотивы убийства. И пока мы не поймем, в чем состоит замысел преступника, мы не имеем права осуждать или подозревать кого бы то ни было.

Авторитет Киндаити был, очевидно, настолько высок, что никаких возражений со стороны Исокавы не последовало, и я был освобожден от допросов, походивших больше на пытки.

– Да… Происшествие и в самом деле сверхзагадочное. Ни одно расследование не отнимало у меня столько сил и нервов. События двадцатишестилетней давности тоже долго не поддавались осмыслению, хотя потом выяснилось, что они носили в общем-то примитивный характер. Нынешние происшествия по масштабу куда меньше, но разобраться в них несравненно труднее. И очень вероятно, они как-то между собой связаны… Черт! Выросло два новых поколения, а прошлое до сих пор отзывается страшным эхом…

Оставив двоих полицейских охранять труп Кодзэна, группа дознавателей во главе с инспектором Исокавой в двенадцатом часу ночи покинула деревню. Труп оставался в доме, доктор из N. должен был прибыть завтра.

Вскоре после отъезда полицейских гости, которых они так надолго задержали, тоже потихоньку разошлись по домам. Просторная гостиная казалась пустой и унылой, словно обмелевшее озеро.

Усталость и апатия обуяли меня. Я в оцепенении сидел в гостиной, пытаясь справиться с напором горестных мыслей, но слезы помимо моей воли наворачивались на глаза.

Из кухни доносилось постукивание посуды, но голосов служанок не было слышно. Видимо, Осима и другие молчали, стесняясь меня. Неужто и они меня подозревают? Я один на всем белом свете, и мне не от кого ждать слова поддержки, ласковой ободряющей улыбки…