Незаметные убийства - Мартинес Гильермо

— Ты, кажется, просил высадить тебя здесь, да? — бросила она с очаровательной и вместе с тем властной улыбкой.

Я вышел из машины, но еще до того как она снова тронулась с места, вдруг решительно постучал в окошко с той стороны, где сидел Селдом.

— Вы должны сказать мне, — проговорил я по-испански очень тихо, хотя и очень настойчиво, — хотя бы дать небольшой след, скажите еще хоть что-нибудь про разгадку этой серии.

Селдом удивленно глянул на меня, но вид мой, вероятно, был весьма красноречив, и он, кажется, сжалился надо мной.

— Кто мы такие — вы и я, кто такие математики? — проговорил он, и губы его растянулись в печальной улыбке, словно к нему вернулось воспоминание, которое он считал утерянным. — Мы, по словам одного поэта из вашей страны, не более чем пылкие ученики Пифагора.

Глава 17

Я стоял у дороги и смотрел вслед уносящейся в темноту машине. В кармане у меня лежал рядом с ключом от комнаты ключ от бокового входа в институт, а также магнитная карточка, с помощью которой можно в любое время попасть в библиотеку. Идти спать еще слишком рано, решил я и направился к институту по освещенной желтым светом дороге. Улицы были пустынны, и только дойдя до Обсервэтори-стрит, я увидел живых людей и движение — за окнами ресторана «Тандоори», где два официанта переворачивали стулья и ставили их на столы, а женщина в сари задергивала шторы, готовясь к закрытию заведения. Сент-Джайлз тоже выглядела безлюдной, но в некоторых институтских окнах горел свет, а на стоянке я заметил пару машин. Как известно, некоторые математики работают только по ночам, другим же приходится частенько заглядывать сюда. Я поднялся в библиотеку. Там тоже горел свет, и, войдя, я услышал чьи-то приглушенные шаги — кто-то тихонько бродил вдоль стеллажей. Я нашел отдел истории математики и провел пальцем по корешкам, отыскивая нужный том. Одна книга чуть выступала из общего ряда, словно ею совсем недавно пользовались и не удосужились аккуратно поставить на место. Книги стояли очень плотно, так что мне пришлось двумя руками вытаскивать нужную. На обложке изображалась десятиконечная пирамида, охваченная пламенем. Но огонь не касался названия — «Братство пифагорейцев». Если приглядеться, десять вершин пирамиды оказывались десятью головами с тонзурами, увиденными сверху. Языки пламени следовало понимать не как символ пылких страстей, которые таила в себе геометрия, а как вполне конкретный намек на страшный пожар, покончивший с этой сектой^[28].

Я направился к одному из столов и, включив лампу, открыл книгу. Мне достаточно было перевернуть пару страниц. И я нашел. Нашел разгадку. Все это время она таилась тут, рядом — в своей оглушительной простоте. Самые древние и элементарные понятия о математике, еще не до конца расставшиеся со своим мистическим облачением… Представление о числах в пифагорейском учении как о архетипических началах божественных сил. Круг — это один, цельность в своем совершенстве, монада, начало всего, идея единства, бесконечности и законченности, фигура, образованная правильной кривой линией без начала и конца. Два — символ множественности, полярности, разделенности, споров и соперничества, символ Великой Матери. Двойка — овальная, миндалевидная фигура, завершающаяся в центре и носящая название Vesica Piscis, брюхо рыбы. Три — триада, первое равновесие единиц, мудрость и понимание. Дух, соединяющий смертное с бессмертным в одно целое. А еще: один — это точка, два — линия, соединяющая две точки, три — треугольник и в то же время плоскость. Один, два, три — вот и все, эта серия представляла собой не что иное, как последовательность обычных чисел. Я перевернул страницу, чтобы узнать, какой символ соответствует цифре четыре. Тетрактис — пирамида с десятью вершинами, которая была изображена на обложке книги, эмблема и священный знак секты. Десять вершин — сумма, которую составляли при сложении один, два, три и четыре. Символ материи и четырех стихий. Пифагорейцы верили, будто вся математика зашифрована в этом символе, что это одновременно и трехмерное пространство, и музыка небесных сфер, которая в зародыше несет сложные числа случайности и числа умножения жизни, которые через века вновь откроет Фибоначчи^[29]. Я снова услышал шаги, теперь уже совсем близко. Я поднял глаза и не без удивления увидел Подорова, моего русского коллегу, с которым мы делили один кабинет. Как раз в этот миг он обогнул стеллаж и, заметив меня, двинулся в мою сторону с вопросительной улыбкой. Меня поразило, насколько другим казался он в этой обстановке, словно попал в свою стихию. Я даже подумал, что, наверное, по ночам он чувствует себя хозяином библиотеки. Когда он приблизился к моему столу, я увидел у него в руке сигарету, которой он легонько постучал по стеклу, прежде чем ее зажечь.